Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Грохот двери заставил Павла обернуться. На пороге возникла фигура в белом балахоне. В свете лампы зловеще блеснули стекляшки очков, и из груди Павла вырвался отчаянный вскрик:

— За что?..

— Молчать! — стеганул окрик очкарика, и за его спиной возник надзиратель.

— Ольшевский, вы арестованы! Раздевайтесь! — донеслось до Павла, как сквозь вату.

Чужими, непослушными руками он снял с себя пальто и пиджак.

— Стаскивай все! — потребовал очкарик.

Голый и от того более беззащитный, Павел безучастно наблюдал за тем, как копаются в его одежде. Цепкие пальцы сноровисто выворачивали наизнанку карманы, прощупывали каждый шов, складку на брюках и пиджаке, лезвие бритвы вспороло воротник пальто и подкладку на шапке. Потом очкастый принялся за Павла. Шершавые, как наждак, ладони прошлись по телу, не пропустив ни одного шрама. Он не поленился заглянуть в рот и простучать крохотным молоточком каждый зуб, выискивая спрятанные улики «преступной деятельности». И когда это унижение закончилось, снова появился дежурный.

— На выход! Руки за спину! В разговор не вступать! — звучали отрывистые команды. Подчиняясь им, Павел, как во сне, шел по безликому коридору.

— Стоять! Лицом к стене! — очередной окрик загнал его в нишу.

Он остановился и скосил глаза в сторону, откуда доносился странный металлический стук — это вели заключенного. Его вид заставил содрогнуться Павла. Лицо и шею несчастного покрывали кровоподтеки и ссадины, правый глаз заплыл и превратился в узкую щель, из рассеченной губы сочилась кровь. Когда его хриплое дыхание затихло, они двинулись дальше.

— Стоять! Лицом к стене! — и снова окрик припечатал Павла у двери камеры. — Заходи!

Он перешагнул порог. Забранное в решетку крохотное оконце под самым потолком, нестерпимо яркий свет мощной электрической лампы, нары у стены и застывший у стены крупный мужчина неопределенного возраста. Тюрьма наложила на него свой мрачный отпечаток. На одутловатом, бледном от недостатка свежего воздуха лице жили одни глаза. Жгуче-черные, они внимательно прошлись по Павлу и задержались на кармане рубашки с рисунком дракона.

— Надеюсь, вы не агент малайской разведки? — его вопрос огорошил Павла.

Он промолчал, так как уже ничему не удивлялся в этом мире Зазеркалья.

— Хосе Рамирес — агент испанской, мексиканской и еще шести вражеских разведок. На большее у них не хватило ни фантазии, ни знаний географии, — представился он.

Павел посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Не сердитесь, — примирительно сказал Хосе, — на то, что творится здесь, нельзя смотреть по-другому, иначе сойдешь с ума.

— Ольшевский Павел, — представился и Павел, прошел к нарам и рухнул без сил.

Тут же открылся смотровой глазок и надзиратель рыкнул:

— Повернитесь! Глаза не закрывать!

— Чт-о-о? — не понял Павел.

— Лягте на спину, а руки держите по швам, иначе не даст покоя, — подсказал Хосе.

Павел послушался, но яркий свет лампы и назойливый скрип смотрового глаза не позволяли собраться с мыслями, они путались и сбивались.

В десять вечера прозвучала команда «отбой». Тюрьма ненадолго погрузилась в тишину. Но в камерах никто не спал, напряженно ловя каждый звук в коридоре. Приближалась полночь. Там, за стенами тюрьмы, люди, не отмеченные печатью «враг народа», спали безмятежным сном, а здесь, в кабинетах следователей, просыпался сам дьявол в человеческом обличье и готовился к своей безумной пляске. Из сейфов извлекались пухлые тома уголовных дел, и из ящиков столов доставались гибкие ученические линейки. Со змеиным шипением пересыпались швейные иголки в металлических коробках из-под монпансье. Чернильные ручьи лились в массивные письменные приборы, и холодным блеском сверкали перья ручек. Пыточный конвейер, производящий «врагов народа», готовился к работе. В эти самые минуты заключенные замирали в напряженном ожидании. Слух, обостренный страхом и болью, ловил каждый шорох и каждый шаг в коридоре. И когда рядом хлопала дверь камеры, то предательская слабость разливалась по истерзанному телу «счастливчика». В ту ночь приходила очередь другого, и гаденькое, омерзительное чувство, что на этот раз пронесло, на время заглушало муки совести и сострадания к несчастному.

В коридоре послышались шаги. Хосе беспокойно заворочался, они затихли у соседней камеры, и с облегчением произнес:

— Сегодня не наша очередь. Можно спать.

Павел так и не смог сомкнуть глаз. Яркий свет выжигал их, и только перед утром забылся в коротком сне. С команды «подъем» начался первый тюремный день, за ним последовали другие, и только на седьмые сутки его вызвали на допрос. Странно, но он испытал облегчение, ему не терпелось поскорее встретиться лицом к лицу с теми, по чьей злой воле его бросили в тюрьму.

Конвой доставил Павла на четвертый этаж. Здесь обстановка резко отличалась от той, что ему пришлось увидеть за дни, проведенные во внутренней тюрьме НКВД. Серые, невзрачные панели сменились на дубовые; толстый ворс красной ковровой дорожки заглушал шум шагов.

Напряжение, появившееся в действиях конвоя, невольно передалось Павлу.

«Похоже, допрос предстоит у начальства», — подумал он и не ошибся.