Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Коридор закончился, и они вошли в просторную приемную. Вышколенный офицер принял арестанта у конвоя и завел в кабинет. В глаза Павла бросился огромный, почти во весь рост, портрет Вождя.

Его беспощадный взгляд гвоздил «врага народа» к полу. Многоликий образ коммунистического «бога» преследовал Павла с первых шагов по советской земле: на дальней погранзаставе, на военном аэродроме, в кабинетах и на гигантских плакатах, занимавших целые фасады домов. Он, великий и непогрешимый, властвовал над жизнями миллионов людей. Вознесенный на недосягаемую высоту созданной им чудовищной пирамиды власти, Вождь снисходительно взирал на суету человеческого муравейника. Местечковые вожди, живущие и благоденствующие всецело от его щедрот и милостей, готовы были растерзать любого, на кого укажет «божественный» перст.

Павел опустил глаза. Под портретом в кресле восседала моложавая и невыразительная копия Вождя. Щеголеватая щеточка усов а-ля Сталин. Холеное и пресыщенное лицо, модная прическа никак не говорили о тяжком бремени забот, лежащих на плечах комиссара госбезопасности второго ранга Богдана Кобулова, заместителя наркома внутренних дел СССР, давнего и испытанного соратника Лаврентия Берии.

Цепкий и колючий взгляд темных, на выкате глаз обдал Павла холодом. Лицо Кобулова излучало неприкрытую угрозу. Он повелительно махнул рукой, и помощник покинул кабинет. Вместо него вошел плотный, крепко сбитый, русоволосый майор и занял место за приставным столом. По описанию Хосе, Павел догадался: Лев Влодзимирский, начальник следственной части по особо важным делам НКВД СССР — один из самых жестоких следователей.

«Выходит, дела мои плохи», — поежился Павел, но не дрогнул и смело посмотрел на Кобулова.

Тот пододвинул к себе дело, и толстые, густо поросшие волосами пальцы зашелестели страницами. Бегло просмотрев постановление об аресте, Кобулов вскинул глаза на Павла, прошелся по модному пиджаку и сквозь зубы процедил:

— Ишь, вырядился, буржуй недорезанный!

Павел опешил, такого начала он не ожидал.

— Чего молчишь? Язык проглотил? Ну, ничего, и не таких раскалывали, — с презрительной усмешкой произнес Кобулов.

— Там лаптей и косовороток не продают, — огрызнулся Павел, и в нем заговорила злость.

Усы описали замысловатую дугу и встали дыбом. В голосе Кобулова отчетливо зазвучал южный акцент:

— Ах, ты гныда! Над органами издаваться! Да я тэбя в порошок сотру, японская ты подстилка! Завалил резидентуру и еще пасть разэваешь!

— Я? Резидентуру? — Павел потерял дар речи.

— Я, что ли? Контра ты недобитая!

— Абсурд! Бред! — пришел в себя Павел.

— Что?.. Лэв, ты пасмотры на эту мразь! У него хватает наглости вякать, — прорычал Кобулов. — Брэд? Да тут, — его палец трепал страницы, — столько написано, что тэбя, сука, на тот свет можно хоть сейчас отправить!

— Свидетелей тоже хватает, — подал голос Влодзимирский.

Под градом нелепых обвинений Павел вскипел, но разум взял верх. Он вспомнил советы Хосе — к нему, судя по всему, применили тактику силового давления и решили сломать на первом же допросе.

Кобулов продолжал бушевать, сквозь смуглую кожу проступил румянец, аккуратно уложенные волосы растрепались и свалились на лоб. Брюзжа слюной, он яростно кричал:

— Это ты сдал Свидэрскую!.. Это ты вывел японцев на конспиративную квартиру!.. А почему не убрал Люшкова?.. Сучье вы племя! Мало мы вас покрошили в восемнадцатом. Хватит крутить, Олшэвский! Признавайся!

Павел пытался протестовать, но Кобулов не слушал. Потеряв терпение, энкавэдэшник схватил его за ворот пиджака, ткнул в протокол допроса и заорал:

— Мерзавец! Читай!

Павел стер кровь с разбитой губы и склонился над исписанными знакомой рукой листами. Буквы плясали перед глазами. Нет, он не мог ошибиться! Это был почерк Сергея Смирнова: плотный, убористый, с характерно выписанными «в» и «д».

— Олшэвский, запираться бэсполэзно! Смирнов во всем сознался. Здесь черным по бэлому написано, кто тэбя вербовал. Какие задания японцев ты выполнял. Читай! Читай! Хотел нас вокруг пальца обвести. Не вышло! — злорадствовал Кобулов. — Органы — это всевидящее око партии и ее карающий меч. Как говорит товарищ Сталин…

Но Павел уже ничего не слышал, показания Сергея потрясли его. «Зачем? Как такое ты мог написать? Ты, кому я доверял, как самому себе? Так чего же стоит наша дружба?»

— Партия и органы беспощадны к врагам, но они готовы простить тех, кто раскаялся и намерен искупить свою вину, — долдонил Кобулов.

Павел тряхнул головой, пытаясь избавиться от кошмарного наваждения. Вождь на портрете ожил, но в его глазах не было ни капли жалости и сострадания. Лица Кобулова и Влодзимирского расплывались бледными пятнами, на месте ртов зияли черные дыры, из которых неслись брань и угрозы.

— Это ложь! Я не виноват! Не виноват, — как заведенный твердил Павел и упрямо мотал головой.

— Вижу, сегодня толку не будет, — с досадой произнес Кобулов и распорядился: — Лэв, берись за него и раскручивай на полную катушку. Хватит миндальничать. Дело на эту японскую шайку надо закрыть до февральских праздников.