Какие вечера мы в этом домике проводили! Хотя я никогда не появлялся без предварительного звонка и они часто отсутствовали, а иногда принимали людей, с которыми не хотели меня знакомить, я все же бывал у них за ужином и встречал там странный подбор гостей. (Собственно, я был слишком молод, чтобы понимать, насколько своеобразны и малоподходящи друг другу были их гости.) Одним из них был обозреватель Джозеф Олсоп, человек, даже с моей точки зрения, чрезвычайно патриотически настроенный: должен сказать, как только речь заходила о военных вопросах или проблемах, связанных с Фермой, он начинал тяжело дышать. Его явно умиляло то, что молодые люди занимаются такими делами. Он оказался также величайшим снобом. Олсоп не обращал на меня никакого внимания, пока не выяснилось, кто мой отец, а тогда он тут же пригласил меня на ужин, я же, следуя по стопам моего отца, с удовольствием это приглашение отклонил.
Вообще-то в те вечера, когда меня не принимали в Конюшне, я страдал от одиночества. По окончании подготовки на Ферме я поселился с четырьмя другими младшими офицерами-стажерами в меблированной квартире в Вашингтоне. По вечерам либо один, либо другой из моих сожителей неизбежно оккупировал гостиную в попытке соблазнить подружку, обычно какую-нибудь секретаршу, и я, сделав вид, будто мне надо кое-что обдумать, отправлялся в долгую прогулку по вечерним улицам.
Нечего поэтому удивляться, что приглашения в Конюшню много значили для меня. Я чувствовал себя совсем как безработный куратор, которому раз или два в неделю разрешают посмотреть частные коллекции музея. Проститутка, вне всякого сомнения, знал совершенно необыкновенных людей. Поскольку многие из них имели отношение к Управлению стратегических служб, я никогда не судил о них по внешнему виду. Хромой мужчина с жестким лицом и странным акцентом, говоривший весь вечер о лошадях, оказался одним из руководителей партизан-четников — группы Михайловича, над которой одержал верх Тито. Манеры этого человека произвели на меня сильное впечатление. Произнося тост за Киттредж — а он делал это многократно, — он не только поднимал бокал, но и опускался на одно колено, словно его здоровая нога была луком, который он сгибал. Бывала в Конюшне и внушительная пожилая дама, графиня с величественными манерами, голубыми глазами фарфоровой куклы и седыми волосами, наполовину баварка, наполовину итальянка, которая во время оккупации держала в Риме для евреев дом, где они могли укрыться.
Дважды Киттредж приглашала мне для компании девушку — всякий раз это была младшая сестра одной из ее одноклассниц по Рэдклиффу, и оба раза юные леди оказались не лучше меня, когда дело дошло до тисканья позже вечером у меня на диване. Мы были слишком пьяны, чтобы довести дело до завершения, да и мои сожители то и дело заглядывали в гостиную, к тому же я был бескрылым романтиком. Меня стало серьезно тревожить то, что я вел себя как пылкий любовник во сне, а в действительности пыла не было и в помине.
Однажды вечером у Монтегю был гость, в чьем присутствии Проститутка, безусловно, проявил себя с наилучшей стороны. За небольшим обеденным столом всегда собиралось не более шести человек, а в тот вечер и вовсе четверо, хотя казалось, было пятеро. Гостем был краснолицый английский генерал шести футов семи дюймов роста, с великолепной выправкой и четырьмя рядами орденских ленточек в шесть дюймов шириной на груди; он сидел, занимая всю отведенную ему четверть стола, весь вечер пил и кивал, слушая Проститутку. Судя по всему, он служил в Управлении специальных операций и участвовал в некоторых операциях Управления стратегических служб — был вместе с Проституткой сброшен на парашюте во Францию. После чего они стали в Лондоне, по его выражению, «добрыми собутыльниками». Поскольку генерал внес лепту в вечер лишь своим внушительным присутствием, своей родословной, уходившей на одиннадцать веков назад, своим титулом — а он был лордом Робертом — и роскошным мундиром, который, заметил он мимоходом, надет «в честь Киттредж», — беседу за столом вел Проститутка. И поток его красноречия был неиссякаем. Я не знал никого, кто бы еще мог так хорошо говорить на самые разные темы: если у Проститутки и был порок, то это любовь к монологам. И сэр Роберт вполне подходил для такой беседы.
— Расскажите мне историю этого места, — попросил генерал, послушав с полчаса рассуждения на разные темы. — Оно странно выглядит. Как оно называется? Джорджтаун? Очевидно, названо по имени одного из королей, надеюсь, не Георга Третьего.
Это была самая длинная речь, которую лорд Роберт произнес за весь вечер. Проститутка вознаградил своего гостя диссертацией о Джорджтауне после войны — войны Гражданской.
— Здесь не было ничего — лишь лагерные палатки, правительственные бараки да несколько фабричек по переработке костей. Здесь консервировали великое множество конины для войск союза — это происходило всего в двух-трех кварталах отсюда. Когда опускается туман, до сих пор чувствуется запах мертвечины.
— Хью, хватит, — сказала Киттредж.