Призрак Проститутки

— Да, отлично, — сказал Даллес, — но я, видишь ли, имел в виду кошкин зад. — И добавил, не обращаясь ни к кому — ни к Ханту, ни к шоферу, ни даже к самому себе, а как бы к богам, стоящим возле следующей ступеньки: — Президент сказал мне в личной беседе, что, будь он руководителем европейской страны, ему пришлось бы подать в отставку, но в Америке он этого сделать не может, а потому уйти должен я. Все это прекрасно, но ты не считаешь, что в таком случае Роберт Кеннеди тоже должен был бы уйти?

В конце октября, незадолго до того, как Джон Маккоун сел в кресло директора, мистер Даллес полностью перебрался в Лэнгли и недели две ковылял по коридорам, словно раненый буйвол. У меня было такое чувство, что он ненавидел это место, о чем я и написал отцу. Кэл ответил, не щадя выражений.

10 октября 1961 года

Да, сын, я обошел Лэнгли перед отъездом и совершенно с тобой согласен. Иногда я думаю: неужели Аллен не понимает, как важно, чтобы архитектура утверждала человека? Лэнгли внушает мне опасения за наше будущее. Ай-Джи-К-Л было, безусловно, ужасно, и тем не менее можно было полюбить эти разваливающиеся строения и бараки. Аллен не принял в расчет главного: следовало сохранить шарм. В старых помещениях, возможно, полно было уборных, где надо спускать воду, дергая за цепочку, и извилистых коридоров, и потайных местечек, откуда можно попасть в соседний зал, но эти скрипучие дома были по крайней мере нашими. А Лэнгли — это здание для докладных записок и собраний. Технические службы будут занимать все больше и больше места в бюджете, а работа с хорошими агентами отойдет в прошлое. Прощай, камерная музыка! Здравствуй, «Музак» [176]!

Как мог Аллен построить для нас такое? Бедняга ведь столько знает, а как оказалось, не знает ничего.

Теперь у нас Маккоун. Типичный делец. Прижимистый. Маленький. Светловолосый. С голубыми глазами, холодными как лед. Носит очки. Подозреваю, что выдает свою продукцию не кучками, а жижей. (До сих пор письмо было вполне разумное, но я уже знаю: когда отец переходит к экскрементам, всякая благопристойность отбрасывается и начинается маниакальность.)

Как ты понял из моей открытки, мы с Мэри снова вместе. Я полагаю, это не столько любовь, сколько глубоко укоренившаяся привычка. Расстаться с женой после двадцати пяти лет брака так же трудно, как бросить курить или пить. Собственно, это едва ли возможно. Как ты знаешь, я очень люблю старушку — она мой большой белый кит! Я вернулся в Японию, чтобы вытолкнуть этого япошку-бизнесмена из ее жизни, но знаешь, ужас какой: она в этом не признается, хотя я и догадываюсь, что ими владела своеобразная страсть. Я порой не могу отделаться от мысли, как этот чертов япошка, этакая маленькая сволочь, ползал по ней спереди и сзади, оглашая воздух воинственными криками камикадзе. Я начинаю ненавидеть Мэри, когда мне приходят в голову такие мысли.

Чертовски неприятно делиться этим с собственным сыном. Но ты, Рик, единственная на свете душа, которая не станет надо мной смеяться из-за пустяка. Меня тревожит то, что я не в состоянии полностью владеть собой. Пару месяцев назад меня потрясло известие о самоубийстве Хемингуэя. Великий Боже, я же однажды ночью в 1949 году победил его в арм-рестлинге в Сторк-клубе, и я чувствую себя в какой-то крошечной мере ответственным за случившееся, ибо он видел, как вспыхнули мои глаза, а я видел, как погрустнели его глаза.