Призрак Проститутки

Модена. Сначала не собиралась. Но потом, когда ФБР начало наведываться на мою квартиру в Лос-Анджелесе… Мои сменщицы были в шоке. Они сразу поняли, что это не ухажеры забрели выпить.

Вилли. По-моему, это для тебя не проблема. Ты же почти не видишь своих сменщиц.

Модена. ФБР жутко действует мне на нервы. У меня начались головные боли. Просто ужас. Я почти перестала летать. Сэм сократил мои вылеты до минимума — всего три в месяц, но в таком состоянии мне и это тяжело — каждый раз приступ. Голова кружится, все валится из рук — как-то за один рейс три раза поднос роняла.

Вилли. Ну нет!

Модена. В конце концов я решила позвонить по спецтелефону. Попросила Джека избавить меня от слежки ФБР, но он отказался. Несколько раз повторил, что ФБР интересует Сэм, а не я, а мне надо просто смеяться им в лицо. „Я не могу, — отвечаю, — это выше моих сил“. И вот тут Джек дал волю раздражению. „Модена, — сказал он, — ты взрослый человек, и тебе придется разбираться в этих делах самостоятельно“. „Ты хочешь сказать, что у тебя и у твоего брата не хватит власти отозвать ФБР?“ — спросила я. „Хватит, — ответил он, — но цена может оказаться чрезмерной. Так что разберись-ка во всем этом сама, без меня, а я пока займусь кое-какими достаточно важными делами, которые, хочешь верь — хочешь нет, тут у нас происходят“. Ты знаешь, он произнес это с таким нескрываемым бостонским сарказмом — „хочешь верь — хочешь нет“, — что меня до сих пор всю передергивает».

15

Токио

15 августа 1962 года

Дорогой Рик!

Я слишком давно тебе не писал — все откладывал до поры, когда смогу сообщить что-то хорошее. А вместо этого у меня — увы! — одна горестная утрата за другой, плюс к тому пару раз наведывалось в гости ФБР, хотя и без них тошно. По счастью, я уже без особого труда могу обвести спецагента вокруг пальца, к тому же справедливости ради надо отметить, что дальневосточный контингент Буддиной своры состоит из относительно цивилизованных ребят, которые понимают, что тут, на Дальнем Востоке, они не более чем связники. Одним словом, не лезут в душу.

Итак, еще один из моих старинных друзей обрел вечный покой — Уильям Фолкнер. Он умер в начале июля. Хотя в последние годы я не имел счастья видеться с ним часто, мне врезался в память один славный вечерок в послевоенном сорок шестом, когда Дэшилл Хэмметт, Фолкнер и я встретились за рюмкой в «Двадцати одном». Представляешь, за два часа Фолкнер не произнес ни слова. Похоже, он вообще не замечал нашего присутствия. Время от времени мы легонько тормошили его, и тогда он приподнимал голову и повторял одну и ту же фразу: «Штука в том, джентльмены, что я всего-навсего фермер». Тут даже Дэш, от которого черта с два дождешься хотя бы улыбки, даже он разражался таким хохотом, будто Фолкнер произнес нечто необыкновенно остроумное. Когда я узнал о смерти Билла, мне стало так тоскливо, что я не выдержал и сглупил — поделился с Мэри.

«Да брось ты убиваться, Кэл, — сказала она, — это же не твой закадычный друг. Какого черта — за пятнадцать лет он тебе даже ни разу не написал».

«Да, — согласился я, — но это был великий писатель».

«Допустим, — сказала она тоном, подразумевающим, что вопрос решен раз и навсегда. — Он, конечно, классик, не возражаю, но читать его просто невыносимо. Он из тех, кто до отказа набивает себе нутро таким обилием всякой всячины, что, извини за выражение, способен от натуги издавать разве что непотребные звуки».

Слава Богу, что я не могу поднять руку на женщину. Мужику бы я врезал и за меньшее. Я всерьез беспокоюсь за свой характер, боюсь потерять над собой контроль. Слова, сказанные Мэри, чуть было не сорвали пломбу, но я вовремя убедил себя в том, что она имела в виду не Фолкнера, а своего япошку, которого я отправил назад, к его деревянным стенам, или бамбуковым циновкам, или в какую ни на есть дыру, где он будет переживать свое поражение, но говорить про Билла Фолкнера, что он набивает себе нутро до отказа всякой всячиной, а потом его так распирает, что он издает непотребные звуки, — нет, Мэри наверняка думала в этот момент о своем япошке, но руки у меня все равно чесались.

Наверное, все дело в этих смертях. Сколько друзей я потерял за последние месяцы! Знаешь, что больше всего сводит сума в первые часы после боя? Это выражение лиц умирающих. Нередко это совершенно другие лица. Одним словом, я болезненно переживаю утрату тех, кто мне небезразличен. Признаюсь, я часто пытаюсь представить себе, какое у них в этот момент было выражение лица.