Призрак Рембрандта

– Следуйте за судном, но пока ничего не предпринимайте. И сообщайте мне обо всех изменениях в Лондоне.

– Слушаюсь, туан. Вы пока останетесь здесь?

– Дня на три, а потом возвращайтесь за мной. Эти клоуны из Агентства морской безопасности затеяли очередной рейд. Пусть они ничего не найдут.

– Не понимаю: зачем нам от них прятаться, туан? У этой осы тупое жало, – презрительно скривился Фу Шэн. – У нас больше катеров и ружей, чем у них.

– Мне не нужна война, Дапу Шэн. Мне нужны деньги. А для того чтобы их жало оставалось тупым, мы платим немалые взятки.

– Это не делает нам чести, туан, – не уступал Фу Шэн. В его голосе гнев мешался со старой обидой.

– Может, и не делает, старина, но зато нам это выгодно. В нашем мире честь ценится не слишком высоко. Она вышла из употребления, как и язык, на котором мы говорим. – Он положил ладонь на широкое плечо Фу Шэна. – Подожди, пока не время.

– А это время когда-нибудь придет?

– Может, даже скорее, чем ты думаешь, Фу Шэн. Наши предки взывают к нам, и в один прекрасный день мы откликнемся на их зов.

– Вы говорите загадками, туан.

– Возможно, – улыбнулся Хан. – Но ведь загадки для того и существуют, чтобы их разгадывать.

6

– Все это крайне непонятно, – задумчиво проговорил Билли Пилгрим.

Вместе с Финн и Джеймсом Талкинхорном они стояли в библиотеке адвоката перед столом, на котором лежала картина. Стол был дубовым, темным, очень старым и, похоже, монастырским. Финн без труда представила себе, как безмолвные монахи в надвинутых на глаза капюшонах вкушают за ним свою скудную трапезу.

Завещанная им картина оказалась небольшой – примерно квадратный фут. На ней было изображено до смешного маленькое суденышко, под всеми парусами плывущее по бурному морю. На заднем плане различались черный риф и разбивающийся об него прибой, а за рифом – полоска берега, заросшего джунглями. На небе полыхал алый закат. В нижнем правом углу, жирная и четкая, стояла прославленная подпись: «Рембрандт».

– По сведениям, которые я обнаружил в архиве Богартов, – заговорил Талкинхорн, – на полотне изображен «Флигенде драак», или «Летучий дракон», – корабль, на котором Вильгельм ван Богарт совершил плавание в Ост-Индию. Именно тогда была заложена основа благосостояния семьи. Картину Рембрандт написал по его заказу в тысяча шестьсот семьдесят первом году. После Второй мировой войны она числилась пропавшей и лишь недавно была обнаружена в кладовой швейцарского банка.

– Это типичный йот, – вставил Билли. – Как раз из таких судов и состоял вначале флот Голландской Ост-Индской компании. От их названия позже образовалось слово «яхта».

– Совершенно верно, – кивнул сэр Джеймс.

– Может, это и яхта, – заговорила Финн, – но только не Рембрандт.

– Простите? – несколько обиженно переспросил Талкинхорн. – Но тут же его подпись.

– Это ничего не значит. У Рембрандта была мастерская, в которой работали десятки учеников, и все они имели право ставить на картинах его подпись. Что-то вроде резинового факсимиле. А кроме того, известно, что Рембрандт нередко подписывал картины, к которым даже не притронулся кистью.

– Но ведь вы не можете точно сказать, что это не Рембрандт?

– Могу, – улыбнулась Финн, – если картина действительно была написана в тысяча шестьсот семьдесят первом году.

– А почему дата имеет такое значение? – заинтересовался Билли.

– Потому что Рембрандт умер в тысяча шестьсот шестьдесят девятом. Уж эту-то дату я помню.

Она задумчиво провела пальцем по резной золоченой раме и пробормотала:

– А вот это уже интересно.

– Что именно? – тут же спросил Билли.

– Рама. Я почти уверена, что это Фоггини.

– Кто? – переспросил Талкинхорн.

– Флорентинец, жил в семнадцатом веке, – объяснила Финн. – Я год училась во Флоренции и тогда заинтересовалась им. Он был скульптором, но больше всего прославился своими замечательными рамами. Вот как раз такими – золото, резьба, масса завитушек.

– Простите, я не совсем вас понимаю. Какое значение имеет рама?

– Ну, если картина – подделка или копия, зачем вставлять ее в такую ценную раму?

– Возможно, чтобы заставить всех поверить в ее подлинность? – предположил Билли.

– Но уж если кто-то взял на себя труд так замаскировать подделку, – возразил Талкинхорн, – зачем датировать картину годом, в который она просто не могла быть написана? И доказать это, насколько я понимаю, будет совсем нетрудно.

«Это и правда странно, – подумала Финн. – А старик рассуждает, как настоящий Шерлок Холмс. И кстати, он совершенно прав».

– Можно взглянуть поближе? – спросила она вслух.

– Разумеется, – кивнул сэр Джеймс. – Ведь полотно теперь принадлежит вам и его светлости.