Призрак с Вороньего холма. Дружба бандита

– Я, Олежка, таки простая еврейская женщина. У нас обычно большие семьи, а я, как и ты, сирота. Вот и создала себе большую семью.

– Сердце есть только у евреев?

– Не передергивай, Олежка. Ты мужчина, а это уже две большие разницы…

– Я пошутил. – Олег виновато улыбнулся, еще раз обнял старую воспитательницу и покинул дом детства.

Город начинал просыпаться. Солнце выглянуло из-за Вороньего холма, ударило в подслеповатые оконца покосившихся стареньких особнячков вдоль набережной реки Глуши, позолотило верхушки старых вязов. Дома ему казались совсем маленькими, словно вросли в землю, а деревья, наоборот, выросли. Он шел по берегу и думал, как давно все это было. Вообще было ли? Что реальней в его судьбе? Этот городок с запахом кислой капусты, резными наличниками, детским домом с неизменной Руфиной Абрамовной или перевал Саланг с «духами» и минами-ловушками, а может, Лазоревск с пожаром в доме Турка? Он ушел отсюда сопливым мальчишкой с перочинным ножиком в кармане, а вернулся миллионером, размышляющим о строительстве большого завода. За воспоминаниями не заметил, как город закончился. Он стоял у подножья Вороньего холма. Когда-то его венчала маленькая церквушка. При ней покоилось городское кладбище. Церквушку в тридцатых взорвали большевики. Кладбище уничтожила война. Тогда Вороний холм назывался «высотой семнадцать двадцать один». Высота несколько раз переходила от немцев к нашим, холм утюжили танки, и развалины церквушки вместе с кладбищем сровняли с землей.

Олег поднялся на вершину. Отсюда открывался вид на реку, заливные луга на той стороне и деревню Щеглы, что стояла ниже по течению. Пейзаж в лучах восходящего солнца наполнил сердце бывшего афганца удивительным покоем.

«Если я, когда-нибудь построю собственный дом, то возведу его здесь. И поселю в нем большую семью» – подумал он и посмотрел на часы. Стрелки показывали начало седьмого. Голенев поднял воротник новой китайской куртки и зашагал будить мэра города.

В ангаре пахло свежеструганным деревом, а бетонный пол покрывали опилки. Гена Кащеев мочился в опилки и смотрел, как трое его парней били по голове резиновыми дубинками арендатора ангара Павла Дорофеевича Вислоухова. Лично к Павлу Дорофеевичу Гена неприязни не испытывал. Более того, если бы не визит Мамона в кафе Какманду, он вообще не знал о его существовании. Узнав, приказал навести справки. Шестерки выяснили и доложили, что в городе открылся новый магазин строительных материалов, в котором брус, половая доска и вагонка на двадцать процентов дешевле, чем в его собственном. Гена Кащеев тут же отправились к хозяину новоиспеченного предприятия. Во время первого визита с Вислоуховым говорил вежливо. Он приехал к Павлу Дорофеевичу не с пустыми руками. Бандит привез договор, в котором владелец лесопилки должен был всего лишь поставить подпись. Но упрямый мужик вовсе не собирался продавать свое дело. Держался уверенно и пугал какой-то весьма авторитетной «крышей». Кащеев, естественно, понял, что речь идет о Мамоне. Но прикинулся дурачком.

Сегодня утром на случай стычки с конкурентом он собрал всю банду. Двадцать вооруженных до зубов уголовников расселись в два «Рафика» и поехали следом за Мерседесом Кащеева.

Не доезжая лесопилки, кортеж остановился. Бандиты выскочили из микроавтобусов. «Рафики» и «Мерседес» тут же укатили. Боевики быстро окружили ангар и замаскировались. Кащеев взял троих громил и пошел к воротам. Узкая дверь, врезанная в сталь ворот, оказалась на запоре. Они принялись молотить в дверь ногами и резиновыми дубинками. Никто не открыл.

– Придется испортить замок… – Огорчился Кащеев, поскольку считал лесопилку уже своей. Громила по кличке Пятак разрезал задвижку очередью из автомата, и они вошли. Кооператор оказал сопротивление, но его скрутили, привязали к станине пилорамы и били.

– Хватит, вы его прибьете, а он пока мне нужен живым. – Хозяин кивнул своим холуям на табурет. Те быстро подвинули табуретку к Вислоухову, и отошли в сторону. Бандит присел рядом. Он ждал, пока кооператор придет в сознание. Окровавленное месиво мало походило на прежнее лицо несговорчивого клиента. Его запрокинутая голова оставалась неподвижной, а глаза сделались мутными и бессмысленными. Шестерки Рублик, Пятак и Треха озабоченно ждали распоряжений пахана. Кащеев потер свой золотой перстень о брюки, полюбовался блеском черного бриллианта, вмонтированного в золото, и звонко сплюнул шестеркам под ноги:

– Кретины, кажется, вы его уже замочили. Ничего не можете сделать по-человечески. Я же сказал подготовить, а не кончать…

– Дышит он. – Прохрипел Рублик. В знак согласия с диагнозом подельника Пятак и Треха закивали головами.

Гена отвязал руку Вислоухова чтобы обнаружить пульс. В это время на улице раздались выстрелы, и в ангар ввались люди Мамона – Панчик и Гаря. Лица обоих исказила странная гримаса. Изо рта Панчика сочила кровь, Гаря закатил глаза, и оба одновременно завалились вперед.

Пятак вскинул автомат, но Кащеев его осадил:

– Не надо. Их наши уже сделали.