Призрак в кривом зеркале

– Юдошин – дурак, – хрипло отозвался Соколов, закуривая вторую сигарету. – Вся больница об этом тоже знает.

– Какая разница? – Она рассерженно бросила семечку, и встревоженный воробей отлетел в сторону. – С дураком, Антон Павлович, нужно обращаться куда осторожнее, чем с умным. Да что я вам объясняю? Вы же сами прекрасно все понимаете!

Они помолчали. Хирург начертил сигаретой в воздухе круг, ткнул в середину, словно поставил точку. Дым медленно рассеивался, и казалось, что одновременно вокруг становится светлее.

– Ненавижу зиму, – сказал Соколов. – Ксения, я тебе говорил, что как-то раз зимой я убил человека?

Ксеня поверила ему сразу. Позже она сама удивлялась тому, что у нее не возникло даже тени сомнения в том, что Антон Павлович сказал ей правду, хотя признание его прозвучало без всякой патетики – просто слова, произнесенные почти обычным голосом.

– Убил… – продолжал Соколов, глядя в то место, где была поставлена воображаемая сигаретная точка. – Мы с ним любили одну женщину. Возвращались вечером третьего февраля вместе домой, и Борька вдруг начал мне говорить, что я непорядочно себя веду, что на меня нельзя полагаться и он сам на ней женится… Я сперва дар речи потерял, а потом заорал на него благим матом, да и он в ответ – таким же. Стоим друг напротив друга, орем, и ни одного человека на всей улице…

Соколов снова замолчал. Ксеня сидела, боясь повернуть голову в его сторону.

– Я все помню очень хорошо, – медленно проговорил Антон Павлович. – Метель метет черная, ветер воет, будто с ума сошел, а я ничего не вижу, кроме Борькиного лица, – он кричит на меня и сам весь красный. Я думаю – вот сейчас ударю его, ударю прямо по лицу… А ударить не могу – страшно. А он выпаливает мне прямо в лицо: ты, говорит, только жизнь ей портишь, оставь ее в покое, она и так настрадалась из-за тебя! Поди, кричит, прочь! И тогда я его толкнул.

Ветер пронесся по аллее, взвихрил свежевыпавший снег, разметал горку пепла, ссыпавшегося с сигареты.

– Толкнул – и Борька вылетел на дорогу. Я машину слишком поздно заметил, а когда услышал, с каким звуком она его ударила, сразу понял, что он умер. И как будто выключили что-то во мне. Только что жил Борька Чудинов, а один миг – и стал вместо Борьки куль в дубленке.

Соколов закашлялся и долго не мог остановиться. Наконец вытер губы тыльной стороной ладони, спрятал обветренную красную руку в карман.

– И что вы сделали? – рискнула спросить Ксеня.

– Убежал. Отбежал в сторону, к подворотне, и оттуда смотрел. Водитель из машины выскочил, наклонился над Борькой, а потом закричал так, что даже из подворотни слышно было, и бросился обратно. И уехал.

– Как – уехал?

– Точно так же, как я убежал, – невесело усмехнулся Соколов. – Тоже, значит, перепугался до смерти.

– А вы? Что вы сделали?

– А я даже к Борьке не подошел – и так знал, что он мертвый. Сразу бросился к Эльвире с Розой, все им выложил как на духу. Помню, меня всего трясло – Роза из бутылки наливает, а стопка у меня в руке гуляет, так что водка через край переливается. До сих пор благодарен им за все, что они для меня сделали. Я в таком ужасе был, что ничего не соображал – твердил только, что я убийца, и трясся как лист. Потом, когда следователь меня расспрашивал, я воды у него попросил – а стакан в руку взять боюсь: думаю – вдруг меня снова начнет трясти, и следователь все поймет…

Он запрокинул голову, глядя в светлеющее зимнее небо, из синего становящееся не голубым, а серо-сизым. Фонари погасли, и теперь издалека столбы было не отличить от стволов деревьев.

– Хорошо, что я тебе рассказал, – ровно проговорил Соколов. – Я ведь трус, Ксеня. Только Эльвира с Розой знали, что произошло, да еще тот водитель… Но с ним не я разговаривал, а они сами. Все в себе держал столько лет… Друзей из-за этого не заводил, пил один – боялся, что спьяну проболтаюсь и сдадут меня. Ты не думай, я сейчас трезвый. Захотелось душу облегчить, чтоб хоть ты понимала, что я не от блажи пью, а оттого, что сам всегда помню о том убийстве.

– Это нельзя назвать убийством, Антон Павлович. Это был несчастный случай!

Хирург повернул к Ксене изможденное лицо, посмотрел на нее пустыми глазами:

– Какая разница, как это называть… Я его убил – вот и вся правда. А потом сбежал.

Люцифер, по-собачьи положивший длинную морду на колено хозяйке, утомленно прикрыл глаза и прижал уши, словно устав слушать и смотреть.

– А этому упражнению – с соединенными пальцами – Соколов научил меня гораздо раньше, – сказала Ксеня, проведя пальцем по изуродованному уху кота. – Кажется, он сам его придумал. Мне очень хотелось повторить его после нашего разговора тем февральским утром, но я не стала. А потом сделала вид, как будто Антон Павлович мне ничего не говорил. Вскоре его уволили, он умер, а я ушла с работы. Вот и все.

– А что с тем человеком, который сбил Чудинова? – напряженно спросил Макар. – Соколов еще что-нибудь говорил про него?