Призрак замка Гримуар. Рождественский детектив

Внезапно пламя свечи, которая стояла на столике около Мари, заколыхалось, и огонек потух. В гостиной стало еще темнее.

– Снова этот сквозняк! Могильный холод… – недовольно проворчал Симон. – Бедные мои косточки, сырость средневековая…

– Промерзший, зловещий, призрачный Эльсинор… Держите, – Мари протянула летчику лежащее рядом с ней покрывало. – Между прочим, струей холодного воздуха всегда предваряется появление привидения!

Словно в ответ на ее слова, на сцену снова поднялся Леонид, укутанный в простыни, изображая появление призрака в спальне королевы.

– Кукареку! – вновь раздался пронзительный возглас из-под стола, и Леонид спрыгнул со сцены, взмахнув простыней.

Он присел рядом с Мари.

– А из Феликса вышел неплохой петух!

– Прирожденный артист, – улыбнулась Мари.

– Артист погорелого театра! – недовольно проворчала мадам Бриль, морщась и поправляя скатерть. – И что за неуклюжие петухи пошли! Все ноги мне оттоптал своими мокрыми ботинками! И зачем ему нужно все время лезть под стол? Будто он от этого лучше кричит…

Она сняла туфельку, погладила большой палец ноги и вновь поморщилась.

Тут на сцене появился Штайнс. На него направили луч фонаря-прожектора, поместив маклера в центр всеобщего внимания.

– Тьма сгущается в Эльсиноре… – произнес он, слегка запыхавшись.

– Хм, и Штайнс согласился играть. Как-то не вяжется театр с его характером… – Мари потерла подбородок. – Я думала, его ничем не заманишь участвовать в подобных мероприятиях…

Летчик сверился со своей ролью и поспешил на сцену.

Женька вернулся, плюхнулся на кресло рядом с Мари и потянулся к блюду с эклерами.

– Если это и безумие, то в нем есть система! – зычным голосом произнес Симон, изображающий Полония.

Мари едва слышно хмыкнула. О, как ты прав, Полоний, прямо в яблочко! Она откинула со лба прядь светлых вьющихся волос. В череде загадочных событий, творящихся в отеле с того самого момента, как она переступила его порог, определенно скрывалась какая-то безумная цель и логика…

Мари рассеянно окинула взглядом залу.

Между столиков сновали разгоряченные гости, в честь представления одетые кто во что горазд. Пахло мандаринами. Все смеялись, наступали друг другу на ноги и громко извинялись. Шуршали платья и бумажные воротники, вспыхивали разноцветным дождем из конфетти хлопушки.

Тревожное предчувствие в груди ее все нарастало, и настойчивые невидимые барабаны били по вискам все сильнее.

Нет, разрази ее гром, она все-таки разберется в этом сумасшедшем доме!

Бах! Прямо над ухом у Мари взорвалась очередная хлопушка.

Она вздрогнула и огляделась.

Несколько ярких бумажных кружочков конфетти спускались, кружась, на блюдце со сладостями.

– Да уж, хозяин отеля не пожалел средств на рождественские хлопушки! – засмеялся Женька.

Амадей, уже доведенный до исступления шумом и суетой, проскользнул под стол, пытаясь спрятаться под длинной белой скатертью. Анюта и Мишель, заметив его маневр, издали боевой клич и ринулись за ним. Кто-то запустил очередную хлопушку. Кот выскочил из-под скатерти и, сверкнув мятно-зелеными глазами-блюдцами, вскочил на обеденный стол. Перевернув пару тарелок, он оттолкнулся и прыгнул прямо на тяжелую гардину.

Представление на сцене закончилось.

Мари захлопала в ладоши. Аплодисменты эхом разносились под сводами залы.

Она прищурилась, пытаясь разглядеть сквозь украшенные морозными узорами стекла, что творится на улице. Вьюга все не утихала, завывая диким зверем за наглухо запертыми окнами.

В теплом холле уютно потрескивал сухими ветками камин. Пахло свежесваренным кофе и пряным глинтвейном, кто-то не в лад громыхал на рояле. Милая рождественская кутерьма.

Спустившись со сцены, летчик утер пот со лба, помассировал виски и сказал:

– Что-то голова болит от этого балагана… Схожу-ка я за лекарством!

Штайнс спустился со сцены, плеснул себе в чашку бренди и одним махом осушил ее. Затем опустился в кресло у камина и вытянул ноги к огню. Он помолчал с минуту, затем толкнул ногой полено и выдохнул:

– Слава богу, я справился…

Мари внимательно взглянула на него. «Не подозревала, что маклер настолько чувствителен, – подумала она. – Впрочем, у многих людей есть страх сцены…»

В приглушенном свете он напоминал средневекового джина. Блики от камина бросали тени на его лицо, острый нос, скошенный подбородок. Маленькие темные глаза лихорадочно блестели. Юркий, подвижный, как юла, он заерзал в кресле, потом поджал под себя ноги. Затем, опомнившись, снова вытянул их к огню.

– Ну вот, все позади… – Маклер провел ладонью по лбу.  – Все позади… Теперь можно до самой ночи безвылазно сидеть в этом кресле…

Он снова потянулся за бутылкой.

В холл вернулся летчик.

– Не успеешь встать, как твое законное место уже занято! – недовольно проговорил он. – Ладно уж, сидите! Мне и здесь тепло… – Он придвинул табуретку поближе к камину. – Ну что, как вам представление?

– Разве Шекспир может быть плох? – томно закатила глаза мадам Бриль. – В этом доме не чувствуется бега времени. Будто тени предков ожили и разделили с нами этот вечер…