— Единственный способ, — сказала миссис Вандербридж, — заключается в том, чтобы сражаться честно, даже когда борешься со злом.
Ее голос звенел точно колокольчик, и с этими словами она поднялась с кушетки и встала во всем блеске красоты против бледного призрака прошлого. Ее словно озарял неземной свет — свет ликования. Его сияние на миг ослепило меня. Он был похож на пламя, очищающее атмосферу от скверны, от мерзости и распада. Миссис Вандербридж прямо смотрела на призрака, и в ее голосе не было ненависти — только бесконечное сочувствие, бесконечная печаль и доброта.
— Я не могу обойтись с тобой вот так, — сказала она, впервые на моей памяти отбросив отговорки и недомолвки и открыто обращаясь к существу перед собой. — В конце концов, ты мертва, а я нет, и нечестно сражаться с тобой подобным оружием. Я сдаюсь. И возвращаю его тебе. Если я не способна завоевать и удержать что-либо честным путем, значит, это не принадлежит мне. И в действительности он твой.
И вот, когда мистер Вандербридж вскочил в испуге и двинулся к ней, она стремительно повернулась и бросила письма на жарко пылающие угли. Когда он нагнулся, чтобы выхватить из камина уцелевшие страницы, ее гибкая, изящная фигурка встала между ним и пламенем; и такой эфемерной, такой легкой она выглядела, что я увидела — или мне только почудилось, как просвечивает сквозь нее огонь.
— Единственный путь, мой дорогой, и есть правильный, — сказала она мягко.
После этого — по сей день не знаю, в какой именно миг, — я осознала, что призрачная женщина придвинулась ближе, но от нее не исходят более ни страх, ни угроза, ни злоба. На мгновение она предстала передо мной со всей отчетливостью, и такой я не видела ее прежде: юной, кроткой и — только одно слово тут подходит — любящей. Проклятие как будто обратилось в благословение, поскольку, пока мы находились рядом с ней, у меня появилось странное чувство, что нас окутывает некий мистический, умиротворяющий свет — впрочем, словами его не описать, ведь он ни в малейшей степени не напоминал что-либо известное мне. Это было пылание без пламени, сияние без жара — и все же ни одно из этих описаний здесь не подходит. Будет понятнее всего, если я назову это чувство просветлением — блаженством, способным примирить тебя с тем, что ты ненавидел когда-то.
Не сразу я осознала, что это была победа добра над злом. Не сразу заключила, что миссис Вандербридж сумела одолеть прошлое единственным доступным ей способом. Она одержала верх благодаря смирению, а не сопротивлению, нежности, а не силе, отречению, а не жажде обладания. Ах, много, много позже я пришла к выводу, что она лишила призрака власти над собой, избавив его от ненависти. Она изменила воспоминания о прошлом, и в этом был залог ее триумфа.
В тот момент я не поняла этого. Не поняла, даже увидев, что призрака нет более в отсветах пламени. Он исчез бесследно — осталась лишь приятная для глаз игра теней на старом персидском ковре.
Элджернон Блэквуд
ПУСТОЙ ДОМ
Вероятно, то же самое можно сказать о зданиях: атмосфера злодеяний, от которой мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом, сохраняется под крышей дома много лет спустя после того, как уходят в мир иной негодяи, повинные в преступлениях, совершенных здесь. Звериная ярость убийцы и ужас жертвы отпечатываются в сердце не причастного к трагедии наблюдателя, и неожиданно он понимает, что нервы его до предела напряжены, дрожь сотрясает тело, и кровь стынет в жилах. Припадок ужаса поражает беднягу без видимой причины.
Внешний вид