Призраки Черного леса

Я крутился, словно волчок, подставляя под укусы плечи, тыкал клинком в мокрые пасти, выбивая клыки рукояткой, стараясь, чтобы не обошли со спины, но понимал — рано или поздно псы своего добьются. Их было слишком много. Как только я бил в одну морду, на ее месте возникала другая. Хотя мое тело было защищено, ноги уже начали покрываться моей же кровью, но боли пока не чувствовал — некогда! Не справлюсь я с такой сворой… Обидно. И Гневко, кажется, тоже не справляется — его уже два раза валили на бок, но он умудрялся подняться, расшвыривая собак, словно загнанный медведь. Любого другого коня собаки бы уже завалили и принялись терзать, но моего жеребца так просто не взять — Гневко падал, давил врагов тяжестью тела и снова вставал.

Будь на месте псов стая волков, нам бы уже пришел конец. Серые действовали более слаженно. Не нападали поодиночке, а ринулись бы сразу, всем скопом — один нырнул жеребцу под пах, второй ударил в морду, а третий схватил за горло. У диких собак не было подобных умения и навыков, они добиваются количеством.

На нас накатывались волны из клубов шерсти и клыков. Вон — гнедой завалился уже в третий раз, встал, но видно, что, если Гневко повалят в четвертый раз, встать он уже не сможет.

«Кажется, сейчас повалят и меня», — грустно констатировал я, нагибаясь под тяжестью пса, кинувшегося на плечи и пытавшегося грызть шлем. Упасть, раздавить скотину по примеру гнедого я не смогу — нет у меня нужной тяжести, а упаду — подняться уже не смогу.

— Артакс, деда прикрой! — закричала цыганка. — Дай ему полминуты!

Откуда и силы взялись, но, получив надежду, сумел отшвырнуть собаку и даже наподдать ей мечом. Метнувшись к цыганам, закрыл спиной старого конокрада.

— Дед, быстрее, не могу больше! — кричала Папуша, из последних сил орудуя топором.

Я не сразу понял, что за рык раздался за спиной, а когда пришел в себя, то был весь покрыт холодным потом, а руки, вместо того чтобы отбиваться от собак, прикрывали промежность…

Дикие собаки, только что бывшие чудовищами, в мгновение ока превратились в щенков, описавшихся от страха после встречи с грозной соседской кошкой. Те из них, кто сумел устоять на ногах, удирали, поджимая хвосты, а те, кто не мог, падали на спину и подставляли горло, демонстрируя подчинение и покорность судьбе…

Я слышал подобный рев один раз, когда моему дядюшке прислали в подарок бенгальского тигра. Кажется, тигр сообщал, что он хочет есть…

— Силен, старый, — проговорил я, обессиленно опускаясь на колени.

— Ага, — подтвердила Папуша, падая рядом.

Зарко ничего не сказал. Сумел лишь повернуть голову, улыбнуться и упал.

— Дадо, не умирай! — подползла к нему цыганка и положила ухо на грудь. Послушав, выдохнула: — Жив он. Силы много потратил. Воды бы…

Воды… Я с трудом, но поднялся и, перешагивая через раненых и убитых собак, побрел к гнедому.

На Гневко было страшно смотреть — весь в крови, в пене, но на своих ногах. Вот только на правую заднюю ногу не опирается — держит на весу. Ран на теле не видно из-за прилипшей грязи и шерсти, да и смысла сейчас нет их осмотреть. (Как и мои собственные!) Снимая с седла драгоценную баклагу с водой, едва удержался, чтобы не вылить ее на гнедого, но на коня бы все равно не хватило. Надо привести в чувство цыгана и идти дальше, чтобы отыскать местечко, где будем зализывать раны.

Чтобы привести Зарко в чувство, пришлось вылить на него половину имевшейся воды. Я смотрел, как Папуша тратит драгоценную влагу, и мысленно вздыхал — гнедого бы напоить.

Но, слава богу, старый цыган пришел в себя.

— Ну, вроде бы ожил, — облегченно сказала цыганка, возвращая мне флягу.

— Сама попей, — отвел я протянутую посудину.

Когда девушка напилась, я взял баклагу, побулькал, отметив, что осталось не больше четверти, снял с себя шлем и — прости, дружище, пропотело все! — вылил туда воду.

Гнедому было не очень удобно, да и воды мало — ему бы ведро, — но все лучше, чем ничего. На себя уже не хватило.

Зарко опирался на плечо внучки, но стоять мог. Грязные, оборванные и окровавленные, цыгане выглядели очень живописно. Думается, что и я был не лучше.

— Перевязать надо, — кивнула Папуша на мою ногу.

— Потом, — отмахнулся я.

— Дай хотя бы перетяну, — наклонилась цыганка, перехватывая ногу чуть выше раны.

— Кота жалко, — вздохнул я, выискивая глазами трупик Шоршика. Котик вряд ли уцелел в этой бойне…

— А чего его жалеть? — фыркнула Папуша. — Вон сидит.

— Вот ведь живучий! — обрадовался я, посмотрев на невозмутимого кота, пытавшегося слизать с шерсти собачью кровь. — Ну, пошли, что ли, — усмехнулся я и, опираясь на меч, как на палку, повел свое воинство к лесу.

Идти было мили две, но мы ковыляли добрых два часа. Впереди хромал я, за мной тащились цыган с цыганкой, а следом ковылял жеребец, прихрамывающий, как и его хозяин. Только кот шел твердо, гордо подняв хвост.

По дороге мы наткнулись на труп мерина, на который уже уселись вороны. Значит, зря убегал. А вот кобылки не видно. Может, сумела удрать?