Призраки Дарвина

Я задавался вопросом, может ли его тяга к аутодафе проистекать из чего-то большего, чем просто тактика защиты компании. Могло ли это сверхъестественное, необъяснимое знамение зажать моего мучительно рационального родителя, верующего лишь в науку, в тиски суеверий? Неужели мой отец действительно верил, что обращение злодея в пепел избавит нас от его преступлений и грехов?

Как бы то ни было, мама не собиралась возрождать инквизицию в собственном доме. Теперь настал ее черед проявить твердость. Она намерена была сложить все фото до единого, собирать архив, день за днем и час за часом, документируя процесс заражения, точно так же, как она хранила в коробке школьные табели, прививочные сертификаты, истории болезни трех своих сыновей, как она измеряла рост и вес, и все, что там можно намерить, создавая своего рода семейный антиальбом, чтобы, когда Фицрой поправится, она смогла показать источник болезни, продемонстрировать стадии ее развития и зафиксировать окончательный разгром и поражение. И тогда…

Папа яростно затряс головой: и что тогда? Передать прессе, чтоб нас обвинили в сокрытии чего-то столь взрывоопасного и угрожающего? Я понял, к чему все ведет, решил оставить их наедине и поднялся в свою комнату.

Там меня невозмутимо ждало все, от чего я сбежал всего несколько часов назад: все мои подушки, плакаты, книги, каждый предмет одежды, рисунки и математические уравнения на моем столе. И великолепное фото Кэм, сделанное ее отцом, который так же безумно любит фотографировать, как и мой. «Раз уж мои родители решили назвать меня Кэмерон, — шутил он, — то как еще я мог назвать свою дочь, как не Камилла, да? Обязательно позаботься о ней, Фиц, или я щелкну что-нибудь или тебя лично чем-нибудь посильнее фотоаппарата, понял?» О, если бы он знал, чем мы занимались в ее спальне накануне вечером. А еще на простынях виднелась обложка альбома Питера Гэбриэла, с записью той самой песни, с которой все это началось сегодня утром. Я влюбился в эту обложку «Гипнозис», как только увидел ее в магазине, и полюбил еще сильнее, поскольку она ужасно не понравилась отцу. Дизайнеры использовали снимок певца на Полароиде, чтобы деформировать его лицо, буквально расплавив половину. Я решил, что это круто, а реакция Камиллы была такой: «Пугающее совершенство». Но теперь, когда я стал чудовищем, а песня «Игры без границ» отныне всегда будет ассоциироваться с этой заразой, я испытывал отвращение, интуитивно ощущая, что сам навлек на себя проклятие, не только половым актом в одиночестве, но и тем, что еще до этого акта я купался в этом очаровании чудовищности, не полностью понимая, что за ней стоит, что я позволил себе быть пойманным в чем-то, что оказалось отнюдь не игрой, что я перешел границу, обнаружил, что, если бы взглядом можно было убить, так, наверное, и было бы…

Меня стошнило на обложку. Желудок был почти пуст, но даже желчи хватило, чтобы измазать целую и невредимую сторону лица Питера Гэбриэла, и я сразу понял, что это неправильно и певец не имеет никакого отношения к произошедшему со мной катаклизму. Мне нужно цепляться за что-то из моей прошлой жизни, я не мог разрушить все, что мне дорого, как хотел захватчик. Но чего, чего конкретно он хотел?!

Я отнес обложку в ванную, где восемнадцать часов назад разрушил свою невинность и вошел в мир взрослой жизни с радостью, которой больше не испытывал. Я очистил обложку, отмыл лицо Питера Гэбриэла безупречно и вернул альбом на почетное место в комнате.

И во второй раз в тот роковой день рождения спустился по лестнице.

Папа и мама заключили перемирие.

Мама согласилась, что публичность не нужна. А папа согласился отвести меня к нашему семейному врачу, наврав, что у меня начались внезапные головные боли, чтобы мне назначили миллион анализов. Странно, как родители решали мою судьбу, предопределяли следующие десятилетия моей жизни, не посоветовавшись со мной, и относились ко мне скорее как к пленнику, а не как к несовершеннолетнему. Мама выиграла еще одну битву: она спасла все эти оскорбительные фотографии от сжигания и сохранила под замком на чердаке, и, кроме того, отец разрешил ей тайно исследовать возможную личность этого беса, который явился нарушить покой и тишину счастливой и законопослушной американской семьи.

Следующие дни продемонстрировали, какой отныне будет моя жизнь.

Когда тебя постоянно зондируют всякие аппараты, вот какой.

Это были всевозможные медицинские приборы, включая, конечно, рентген. Хотя дикарь, казалось, облюбовал мою кожу, мы опасались, что его настоящая пещерная среда обитания находится глубоко внутри меня, что он каким-то образом проник в мой мозг, выглядывая из черепа или живота, и прячется в каком-то злокачественном новообразовании. Результаты рентгена оказались нормальными, вот только это было единственной нормой в моей жизни, в моем несчастном теле.