Призраки дома на Горького

Но сегодня окна были прикрыты и заказы от композиторских жен пока не поступали – для обеда еще рановато, да и довольно прохладно, чтоб окна держать нараспашку. В сквере дымились аккуратные кучки листвы, которые остались еще с осени, прелые, черные, дворник собрал их еще вчера, но на ночь решил не запаливать, а то на дым могли пожаловаться. Вот они и курились тихо-мирно, пуская сизую дымку по самой земле. Бонька зафыркал, очищая нос от вони, покрутился вокруг голубятни и повел дальше, по улице Неждановой. Он шел целеустремленно и рьяно, словно его где-то ждали с важным заданием, тянул поводок, спешил и пыхтел, вывалив на плечо большой розовый язык. Несколько раз поднимал лапу на углах, но скорее так, без особой надобности, просто обозначиться – собачьи новости еще никто не отменял. Довел почти бегом до улицы Герцена, остановился, оглянулся на двух дружинников в красных повязках, проводил их взглядом и принюхался, задрав морду. Жутко, захлебываясь, наорал на милиционера с рацией – эти приспособления, превращающие такой понятный человеческий голос в змеиное шипение, ненавидел и всячески выражал свое к ним отношение. Милиционер вздрогнул и отпрянул, потом зачем-то погрозил собаке пальцем и пошел дальше, продолжая шипеть. Бонька, повернувшись к уходящему дяде задом, победно расшаркался и выглядел абсолютно счастливым оттого, что исполнил свой долг, отогнав от хозяйки жуткого змия. Оглядевшись, нет ли где другой какой опасности, он на всякий случай посмотрел через улицу, туда, где у консерватории топорщились кусты еще не зазеленевшей сирени и сидел на высоком постаменте великий композитор Петр Ильич Чайковский, и встал как вкопанный, приметив его страшную черную фигуру. Страшную для собаки, конечно, не для людей – странная неподвижная статуя на возвышении, с откинутой, как в танце, рукой. Эта застывшая поза, видимо, Боньку и испугала – Катя проследила за его всполошенным взглядом, сам он мгновенно присел, поджав хвост, и в скором темпе бросился обратно к родному двору, домой. Мимо лавки обувщика, мимо дома певиц Большого театра, завешанного мемориальными досками, мимо уютной церковки и снова по композиторскому скверику с дымящейся листвой, туда, скорей, под спасительную арку, где все давно уже известно и знакомо.

Фамильная крещенка

Открыв дверь, Катя споткнулась об Иркины стоптанные сапожки, которые давно уже пора было менять на новые. Ирка теперь заходила к Крещенским без звонка – по пути куда-то или по дороге откуда-то, зная, что здесь ее всегда ждут, заскакивала, как она говорила, ну а если никого не заставала, то шла себе дальше до другого раза. Надо же, только о ней вспомнили, и она тут как тут! Катя понадеялась, что ни мама, ни Лидка обсуждать с ней ничего такого не станут. И видимо, правильно надеялась, потому что из кухни доносился Иркин полудетский тонкий голосок, срывавшийся моментами на крик подраненный чайки, – она, пока Кати не было, развлекала маму с бабушкой. По теме песни Катя догадалась, откуда Ирка пришла:

Цилиндром на солнце сверкая,
Надев самый лучший сюртук,
По летнему саду гуляя,
С Маруськой я встретился вдруг.

Гулял я с ней четыре года,

А после я ей изменил.
Но вскоре в сырую погоду
Я зуб коренной застудил.

От этой немыслимой боли

Три дня я безумно страдал,
К утру, потеряв силу воли,
К зубному врачу побежал.

За горло схватив меня грубо,

Скрутив мои руки назад,
Четыре здоровые зуба
Он выхватил с корнем подряд.

Четыре здоровых не стало,

И я, как безумный, рыдал.
Под маскою врач хохотала —
Я голос Маруськин узнал.

«Тебя я безумно любила,

А ты поступил как палач.
Теперь я тебе отомстила,
Изменник и подлый трепач!

Тебе отомстила за это,

Клади свои зубы в карман,
Носи их в кармане жилета
И помни свой подлый обман!»