Призраки дома на Горького

– Знаю ваши наивные вопросы заранее и рассказываю, чтобы не терять времени, а то скоро и Нюрка с Лиской с гулянья заявятся. Значит, так, Робочка пойдет к директору Елисеевского за заказом, брать-то будет много, на сто человек, не хухры-мухры, ко дню рождения, поэтому пакетов нанесет миллион! Я это все – ну что можно, конечно, – сложу в сундук и буду тихонечко за банками приглядывать, чтоб не иссякало. Вот и посмотрим, что за чебурашка тут у нас орудует.

– Не чебурашка, а барабашка, – поправила дотошная Катя.

– Да один черт! – возмутилась Лидка. – Но вещи-то из дома не должны пропадать!

Елисеевский

На том и порешили. В назначенное время, но договорившись заранее, Катя с Робертом отправились к директору самого главного продуктового страны – в Елисеевский гастроном, его еще гастрономом номер один называли. Лидка сюда захаживала в основном, только чтобы поглазеть. Брала для поддержки своего Принца и шла как на экскурсию и для информации, чтоб было чем козырнуть потом перед знакомыми директорами маленьких магазинов. «А в Елисеевском, вон, докторской по целому килограмму дают!» – могла пристыдить их. А так нет, не любила, трепета этот храм продуктов у нее никогда не вызывал – одна суета и толкотня, разве что люстра над тобой висит и ангелы с потолка смотрят. Толкучка, она и есть толкучка.

Роберт же здесь появлялся изредка, только за заказом, старался через торговый зал не проходить, стеснялся. Но семью и друзей хотелось кормить вкусно и качественно, поэтому выход был один – по блату, через директора, с которым познакомил Давид. Отправились на машине, хотя что там было ехать – магазин почти напротив их дома, – но все эти свертки и коробки с продуктами если нести – не донесешь. Поставили машину в Козицком переулке, рядом со знаменитой Филипповской булочной, и прошли в зал.

Дворцовый зал Елисеевского гастронома чем-то напоминал Кате «Детский мир», где вместо игрушек были продукты. И да, ангелы действительно пристально смотрели с потолка, следили, наверное, кто за кем стоит, кто сколько берет и кто лезет без очереди. Застывшие их лица наводили ужас, к тому же еще многократно отражались в чуть потрескавшихся зеркалах – и эффект повсеместной слежки был налицо. А так, конечно, сплошная роскошь да высоченные резные потолки, огромные пылающие люстры, виноградными гроздьями спускающиеся почти до прилавков, золоченые колонны – торговый зал гастронома номер один на самом деле приводил посетителей в восторг. Потом уже внимание обращалось на округлые стеклянные витрины, где обычным делом было изобилие чего-то одного: или рыбных консервов – целый прилавок какого-нибудь «Завтрака туриста» или «Частика в томатном соусе», – или карамельных конфет и ирисок, пирамиды из сгущенки и целые дома из сахара-рафинада. Хотя в гастрономе номер один все равно всегда было больше продуктов, чем в любом другом магазине.

Роберт с Катей прошли через зал, похожий на вокзал в час пик, – потная разгоряченная толпа с авоськами и сумками на колесиках давилась в кассу и в отделы за продуктами. По-боевому накрашенные кассирши, обязательно в серьгах с красными неопознанными, но явно настоящими камнями (видимо, купили одинаковые по блату в ювелирке за углом), гордо восседали на возвышении в своих дзотах и с брезгливостью взирали на весь этот людской сброд – покупатели явно мешали им работать. Продавцы в белоснежных, надо отдать должное, халатах и высоких поварских колпаках лениво тянулись через прилавок за чеками и нехотя отпускали продукт.

Роберт шел через толпу чуть сутулясь, стесняясь, как обычно, своего большого роста и вжимая голову в плечи. В такие моменты ему хотелось провалиться сквозь землю. Но куда деваться – его любили, и это было приятно. Люди в толпе, разгоряченные охотой, улыбались ему, мужчины приподнимали в знак прочтения кепку, а женщины кокетливо закатывали глазки, отвлекаясь на мгновение от своих кульков. Потом еще долго оборачивались и улыбались вслед. «Крещенский! Крещенский!» – передавали они друг другу. Катя шла за отцом, и эта волна народной любви захлестывала и ее. Она тихо млела от счастья, пробираясь сквозь людей с сумками и глядя на их радостные лица. «Для кого-то Крещенский, а для меня – папка! Любят его, любят!»