Призраки двадцатого века

Я живу в Бостоне, в часе езды от Уэлбрука. У меня выработалась привычка посещать младшего брата каждую третью субботу месяца. Моррис всегда любил порядок, режим, правила. Ему нравилось знать, когда именно я приеду. Мы вместе ходили гулять. Он сделал для меня бумажник из скотча и шляпу, сплошь оклеенную редкими крышками от бутылок. Не припомню уже, что случилось с бумажником, а шляпа до сих пор лежит на полке в моем кабинете, здесь, в университете. Иногда я надеваю ее. Она пахнет Моррисом, то есть сухим и пыльным подвалом.

Моррис несколько дней в неделю работал в закрытом отделении Уэлбрука, и в последний раз я виделся с ним именно там. Я случайно оказался в том районе и заглянул в Центр в рабочий день, впервые нарушив распорядок. Мне сказали, что Морриса можно найти в погрузочной зоне, за кафетерием.

Он оказался в узком переулке, идущем от парковки для сотрудников Центра к мусорным бакам. Работники кухни выбрасывали туда картонные коробки, и возле стены их скопилась целая гора. Моррису поручили сложить их и перевязать бечевкой, чтобы затем сдать на утилизацию.

Стояла ранняя осень, в кронах мощных дубов около парковки только-только замелькали красные листья. Я постоял у мусорных баков, наблюдая за Моррисом.

Он еще не знал, о моем присутствии. Обеими руками он держал большую белую коробку, открытую с обеих сторон, поворачивал ее то так, то эдак, зачем-то глядел сквозь нее, как в трубу. Его русые волосы взлохматились и торчали на затылке хохолком. Он напевал себе под нос какую-то песенку, фальшиво и тихо. Когда я услышал, что он поет, мир вокруг меня закачался. Я схватился за край бака, чтобы удержаться на ногах.

— Муравьи шагают маршем., в колонну по одному… — мурлыкал он и вертел коробку в руках. — Ура Ура

— Прекрати, — выговорил я.

Он повернул голову и уставился на меня — сначала не узнавая, как мне показалось. Потом его глаза прояснились, и уголки губ изогнулись в улыбке.

— О, привет, Нолан. Не поможешь мне сложить коробки?

Еле передвигая ноги, я подошел к нему. Я не вспоминал об Эдди Прайоре бог знает сколько. Меня прошиб холодный пот. Я поднял одну коробку, сплющил ее и положил на верх небольшой стопки, уже начатой Моррисом.

Мы поболтали немного, но о чем — не помню. О том, как у него дела. Сколько денег он скопил. Потом он спросил:

— Ты помнишь те крепости, что я раньше строил? В нашем подвале?

Мне на грудь опустился тяжелый ледяной камень.

— Да А что?

Он ответил не сразу. Сложил еще одну коробку. И вдруг произнес:

— Ты думаешь, это я убил его?

Я замер.

— Эдди Прайора?

Мутная легкость разливалась из моих висков по телу и возвращалась с новой силой обратно в голову — я чуть не потерял сознание от того, что произнес это вслух.

Моррис непонимающе посмотрел на меня и поджал губы.

— Нет. Папу. — Словно это было очевидно. Затем он вернулся к своему делу, поднял еще одну длинную коробку, заглянул в нее задумчиво. — Папа всегда приносил для меня с работы такие коробки. Он знал, как здорово держать коробку в руках и не знать наверняка, что внутри нее. Что в ней заключается. Там можно обнаружить целый мир. Снаружи не видно. Безликая наружность.

Мы сложили почти все коробки в единую высокую стопку. Я хотел поскорее закончить и пойти внутрь здания. Там мы поиграли бы в настольный теннис в комнате отдыха — и оставили это место и этот разговор. Я спросил:

— Наверное, нужно связать их вместе?

Моррис оглядел кипу картона и ответил:

— Забыл принести веревку. Ничего страшного. Оставим все как есть. Закончу потом.

Когда я уходил, наступили сумерки. Плоское безоблачное небо над Уэлбруком окрасилось в нежно-сиреневый цвет. Моррис стоял в эркере комнаты отдыха и махал мне вслед рукой. Я поднял в ответ руку и уехал, а через три дня мне позвонили и сказали, что он пропал. Следователь приехал ко мне в Бостон, чтобы уточнить, нет ли у меня сведений, полезных для полиции. Он сумел выучить имя моего брата, однако результаты его деятельности оказались столь же ничтожны, как и поиски Эдварда Прайора, производимые в свое время мистером Карнаханом.

Вскоре после того, как Морриса официально признали пропавшим без вести, мне позвонила Бетти Миллхаузер — методист клиники, где лечили Морриса. Она сообщила, что они собираются поместить вещи Морриса на хранение, пока «он не вернется». Она сказала это с интонацией несгибаемого оптимиста и предложила мне приехать и выбрать то, что я захочу оставить у себя. Я пообещал зайти при первой же возможности, которая и представилась в следующую субботу — в тот самый день, когда я приехал бы к Моррису с визитом. Если бы он все еще был там.