Призраки Фортуны

Державин против Потемкина ничего, собственно говоря, не имел. Уважая его и отдавая должное заслугам фельдмаршала, он тем не менее совершенно справедливо полагал: для того чтобы выжить при дворе, нужно уметь замечать грядущие перемены как можно раньше. Желательно тогда, когда они еще не начались. Такие перемены он увидел с появлением на державном горизонте Зубова. Потому и сделал на него свою ставку. И вроде как не прогадал — Платон не забывал об оказанных ему однажды услугах. Особенно Зубов помнил помощь Державина в деле с письмом Потемкина к императрице, когда его позиция еще была очень шаткой и Платон, не вполне понимая, как себя вести, робел перед «мечущим громы и молнии всесильным одноглазым киклопом». Вовремя полученная от Державина информация об истинном отношении императрицы к этому письму и к Платону лично чрезвычайно помогла тогда Зубову выбрать правильную линию поведения. Да и «Героическая ода», написанная Державиным в его честь, когда еще никто при дворе не мог знать о положительном для Платона исходе этой схватки, тоже сделала свое дело.

И вот теперь, когда горизонты стали расчищаться от грозовых туч, а дорога к вершинам неограниченной власти расстелилась скатертью, Зубов, вспомнив услужливого поэта, решил отблагодарить его и заодно сделать так, чтобы теперь вся переписка императрицы проходила через руки Державина. Естественно, к его, Платона, вящей выгоде. Береженого ведь, как говорится, Бог бережет. И несмотря на то, что до официального назначения Державина начальником личной канцелярии императрицы оставалось еще два года, подготовка этого важнейшего процесса началась уже тогда. И началась она благодаря именно Платону Зубову. Естественно, с молчаливого согласия действующих «секретарей» Екатерины — Безбородко и Храповицкого.

Как бы там ни было, а именно Державин сделал так, чтобы дело сибирских купцов вновь оказалось в поле зрения Екатерины. Уставшая от военных баталий, точнее, непростых решений, с ними связанных, Екатерина вдруг решила отвлечься, а заодно и покончить с этим «досадливым американским делом» раз и навсегда. И вот спустя почти полгода долгожданная аудиенция была наконец высочайше пожалована.

А началось все с того, что императрица вдруг затребовала от президента Коммерц-коллегии графа Воронцова подробный и обширный доклад о «положении дел и состоянии торговли меховой рухлядью и ея выгод для финансового состояния Империи». Одновременно с этим был послан запрос в Адмиралтейств-коллегию графу Чернышеву о «рассмотрении возможности отправки частей российского флота в бассейн Тихого океана». И как завершающий аккорд в столицу был срочно вызван генерал-губернатор Сибири Якоби на доклад о деятельности купцов.

Все это Державин докладывал на небольшом совете, который состоялся в доме у Петра Гавриловича Резанова. Купцы стали готовиться, справедливо полагая, что прием не за горами. Шелихов потирал руки и, лукаво улыбаясь, давал ясно понять своим друзьям, что уж Якоби-то «дела не испортит, имея в нем известную заинтересованность». Объем «заинтересованности» сибирского генерал-губернатора Шелихов, однако, уточнять не стал, но судя по его физиономии, лучившейся гордостью и самодовольством, она, скорее всего, была не маленькой.

Несмотря на ликование купцов, старая придворная лиса Державин был настроен достаточно скептически и всячески убеждал Голикова и Шелиховых не терять бдительности и не доверять первым признакам победы. Уж он-то понимал как никто, что в стране, где решение принимает обычно один человек, результат может быть порой таким же непредсказуемым, как «влияние небесных светил на человеческие судьбы». А особенно если этот человек — женщина.

Гавриил Романович оказался прав, как это уже не раз случалось в его долгой и плодотворной работе на ниве служения Отечеству.

Иван Варфоломеевич Якоби на аудиенции у императрицы сильно смутил последнюю, неожиданно так расчувствовавшись при описании заслуг купца Шелихова, что несколько раз смахивал с глаз скупую мужскую слезу. Блистая Анной и Георгием, герой Крымской войны и усмиритель кабардинцев закубанской степи, а ныне генерал-губернатор Сибири, Иван Варфоломеевич имел в глазах Екатерины особый статус. Ему многое прощалось. Письменные жалобы на губернатора и «наветы» о его бесконечных поборах и «чрезмерно активном хозяйствовании», подчас в сторону собственного кармана, никаких последствий не имели.

И все же на этот раз даже у Екатерины мелькнула мысль, что, «видать, купчина отвалил за ходатайство не поскупившись!».