Призраки Гарварда

– Очевидно, ничто другое не имеет такого значения. Ни мое высокое положение среди студентов, ни мои идеальные оценки или опубликованные работы. Все это так, но Бриджмен должен был их уверить, что сын портного Хиба достаточно высок. Не волнуйся, я буду коротко стричь волосы, я могу пройти. И все же я не могу. Этого недостаточно. Резерфорд явно не поверил, что я «ассимилируюсь» в его лаборатории. – Роберт пытался говорить жестко, но в его голосе звучала обида.

– Это так неправильно, прости. Уверена, откроются и другие возможности. Не каждая лаборатория так фанатична.

– Я мог бы заставить атомы вращаться в другом направлении, мои горны могли бы изменить полярность. Мы находимся на краю прорыва в квантовой физике и все еще едем в повозке антисемитизма. Лоуэллу придется подписать мой диплом скрепя сердце.

– Лоуэлл… хаус?

– Роберт Лоуэлл, президент этого университета. Он ввел квоту для еврейских студентов, чтобы держать наше число под контролем. Я прошел отбор, но, увы, исключительный еврей все равно остается евреем.

Кади понятия не имела, что существовала такая политика.

– Наверное, мне следовало этого ожидать. Я всегда был неудачником. Бриджмен ни в чем не виноват. – Голос Роберта смягчился. – Он пытался помочь, я это понимаю. Это данность ситуации. Как он сказал, меня выдает фамилия.

– Какая у тебя фамилия?

– Оппенгеймер.

Имя взорвалось в ее сознании, ослепляя, уничтожая, выжигая. На какую-то долю секунды шок вытеснил все остальные мысли из головы. А потом – взрыв. Синапсы, срабатывающие в ее мозгу, вспыхивали на каждом образе атомной бомбы, которую она когда-либо видела. Вспышка света, яркого, как тысяча солнц, чудовищное грибовидное облако, поднимающееся с чуждой грацией медузы, жуткая тишина перед тем, как треск расколет небо и черепа всех, кто услышит. Затем яростная земля с ревом устремляется за ним, пепел гонит огонь вверх, пока ад не достигнет небес. И жертвы.

Тела, разложенные на слои, разбитые ударной волной, отравленные радиацией. Дома гнулись и горели, как будто были сделаны из бумаги. Города превратились в руины в мгновение ока. Невинные люди, с душами, мечтами, прошлым и будущим, испарились, уничтожились, как будто их никогда и не существовало.

Роберт Оппенгеймер.

Отец атомной бомбы. Каждая подсказка взрывалась в ее памяти своим крошечным взрывом: не по годам развитый гений, физика, термодинамика, Нильс Бор, лето в далеком Нью-Мексико. Но, конечно, она его не узнала. Он еще не был Робертом Оппенгеймером.

Он был всего лишь двадцатиоднолетним юношей с сердцем поэта, честолюбивым и неуверенным в себе, слишком застенчивым, чтобы заговорить с девушкой в соседней кабине, слишком нежным, чтобы дать отпор в летнем лагере, изо всех сил стараясь соответствовать…

– …ужасному факту совершенства. Если, в конце концов, мне придется удовлетвориться тестированием зубной пасты, я не хочу знать, пока это не произойдет.

Если бы только такой банальный финал был возможен. Ее Роберт не знал, на что способен. Ее Роберт не знал, что обречен открыть ящик Пандоры. Не знал, что несет в себе потенциал разрушения городов, подвергая опасности грядущие поколения. Он был всего лишь студентом, заряжавшимся в тихом классе, чтобы изобрести конец света. И он понятия об этом не имел.

Кади прислонилась к шершавому стволу дерева, чтобы не упасть, переспросила еще раз, хотя уже знала, что это правда:

– Ты Роберт Оппенгеймер?

Только ответить было некому.

Глава 48

Роберт исчез.

Как будто кот Шредингера; альтернативные реальности, где призраки могли существовать в двух местах одновременно или в двух временах в одном месте, рухнули теперь, когда она увидела их финал. Их известные судьбы не могли больше оставаться неизвестными, прошлое не могло быть отменено. Ей было больно осознавать, что она никогда больше не услышит ни его, ни Билху.