Призраки Гойи

От этой мысли человечек разражается громким смехом, но смеется один. Теперь он смазывает свои щеки и шею. Затем принимается душиться, говоря, что это необходимо, чтобы заглушить все здешние запахи. Цирюльник по-прежнему стоит, как столб.

— Положи свою бритву, дурак! — кричит заведующий. — Нет, сперва вымой ее! Сколько раз я должен тебе говорить? И живо возвращайся к другим! Ступай!

Цирюльник лезет из кожи вон, кружится на месте, стараясь найти полотенце, выливает воду из миски для бритья куда не надо, снова навлекает на себя брань и озирается вокруг в поисках тряпки. Заведующий надевает пиджак, смотрит на себя в зеркало, морщится при виде плохо выбритых участков, затем, наконец, оборачивается к Гойе и осведомляется, что ему нужно.

Художник уже написал имя Инес на клочке бумаги. Он показывает ее человечку.

— Ну, и в чем дело? — спрашивает тот.

— Я бы хотел повидать эту женщину, — говорит Гойя. — Я давно ее знаю. Инес Бильбатуа. Я был другом ее отца. Она немного странная, но не сумасшедшая. Я хотел бы, чтобы она вышла отсюда.

— Как, она не сумасшедшая?

— Нет.

— К нам приходят два сорта посетителей, — заявляет директор, с важным видом усаживаясь за письменный стол и поднимая указательный палец правой руки. — Те, что приводят членов своей семьи, не сумасшедших, но готовы поклясться в обратном, так как им очень хочется упечь их сюда, а также те, что желают увести отсюда подлинных сумасшедших, уверяя, что это нормальные люди.

Гойя, который понял только слово «семья», поспешно замечает:

— Она мне не родственница.

— Стало быть, подруга?

— Это человек, который мне очень дорог. Я за нее ручаюсь.

— Ручаетесь?

— Да.

Заведующий внимательно смотрит на Гойю, а затем поворачивается к помощнику и спрашивает:

— Сколько он готов дать, чтобы ее забрать?

Ансельмо выполняет обязанности переводчика (говорить о деньгах жестикулируя уже проще), и Гойя, неплохо разбирающийся в хитростях денежного торга (ему известно, что всегда рискуешь, первым называя цифру), просит узнать у заведующего, какая сумма его бы устроила. Человечек торопится и, почуяв возможность немного пополнить свою казну, называет начальную цифру. Скажем, тысяча.

Гойя, которому помощник переводит эти слова, говорит с каменным лицом:

— Сто.

— Сколько?

— Сто.

Директор тут же вскакивает с места, словно под ним загорелся стул. Сто? Да что это значит, сто? Почему не десять? У них что, не все дома? Они что, спят на ходу, известно ли им, в какое время они живут? Повсюду революции и войны, всякие там альянсы и унии; все вокруг вешаются или вспарывают себе животы; планета сошла с ума; короны перелетают с одной головы на другую, как в детской игре; а тут еще англичане заключили союз с португальцами против французов; и вот теперь французский король, словом, француз (да и это сомнительный факт!), короче, какой-то корсиканский король должен защищать Испанию, Испанию, которой он не нужен, а между тем русские уже то ли в Польше, то ли в Германии; и почему бы туркам скоро не быть в Париже?

— А я всё сижу здесь, — продолжал маленький нервный человечек, кружась вокруг письменного стола, словно мотылек вокруг лампы, — сижу здесь и отвечаю за эту больницу, руковожу ею и должен делать всё бесплатно, заниматься всем на свете: кормить больных, ухаживать за ними просто так, ведь я не получал никаких денег, ничего, слышите? Совсем ничего уже четыре месяца, мои запасы исчерпаны, они на нуле, и этот тип имеет наглость предложить мне сто! Да что я буду сделать с его сотней? А? Что я буду делать? Пятьсот! Мне нужно хотя бы пятьсот!

— Двести, — сказал Гойя.

— Согласен, — ответил директор.

Он обращается к секретарю, спрашивая, где находится эта женщина, эта Инес, как бишь ее зовут? Инес Бильбатуа, говорит помощник Гойи. Секретарь не знает, он должен поискать в записях, это займет какое-то время, ведь в последнее время пациентов регистрируют с опозданием, так как поступает слишком много народу и персонала не хватает; к счастью, цирюльник знает эту самую Инес. Она как раз там же, где он, в четвертом корпусе.

Перед уходом директор спрашивает у Гойи с помощью переводчика:

— Может, ему нужен кто-то еще по такому же тарифу?

Нет. Больше никто не нужен.

Все дружно покидают кабинет: Гойя, Ансельмо, подопечный-цирюльник во главе с самим директором, продолжающим трещать без умолку, и следуют по лестницам и коридорам. Перешагнув через лежащие на полу тела, они выходят во двор, где несколько мужчин и женщин прикованы к кольцам в стене, в то время как другие пациенты спокойно играют в карты, покуривая и попивая вино. Кто-то кашляет, кто-то всё время говорит и даже кричит, но Гойя ничего не слышит. Однако он помнит звуки, которые обычно раздаются в сумасшедших домах: какие-то странные голоса, монотонные шумы, окрики, звон колокольчиков, заунывные стоны, бряцание цепей; он знает подобные места, отрезанные от мира и тем не менее составляющие часть этого мира.