Призраки Иеронима Босха

Раздался громкий «тюк», потом еще один «тюк», из головы Спелле потекла кровь, но ее было совсем немного. Йоссе прикрыл рану воронкой, которую снял со своей головы, и запустил руку в образовавшееся отверстие.

– Благие эфирные эманации, высосанные моим разумом и затянутые в эту воронку, таким образом войдут в голову Спелле, вытесняя то, чего там не должно быть, то есть образ молодой девушки, – объяснил Йоссе.

С этими словами он вдруг вытащил из воронки небольшой, очень жеваный цветок тюльпана.

Толпа вокруг снова ахнула, а Йоссе строгим тоном обратился к Спелле:

– Ты ввел нас в заблуждение, стараясь казаться более мужественным, нежели ты есть на самом деле!

– Я не вводил, – простонал жалкий Спелле. Живот у него так и ходил ходуном: пороки, возмущенные слабостями грешника, норовили оторваться от него. – А ну цыц! – гаркнул на них Спелле, и пороки затихли. – Я действительно помышлял об этой девушке.

– Куда больше помышлял ты о тюльпанах, которые намеревался продавать на этой ярмарке, – сурово молвил Петер и мигнул Яну Массу, чтобы тот возобновил пиво в его кружке.

– Это правда, – признал Спелле. – Правду говорят, истинные мысли утаить трудно. Но тюльпаны я хотел продать не просто так, а ради того, чтобы жениться на той девушке.

– Что ж, иди и продавай свои тюльпаны, – разрешил Йоссе. – Теперь они переместились из твоей головы к тебе в руку, а это означает, что они созрели и вылупились и готовы обратиться в деньги.

При слове «деньги» глаза Спелле блеснули желтым, а глаза Петера блеснули красным. Спелле выбежал из трактира, роняя на ходу капли крови, вытекавшие из его головы, а Йоссе бережно снял со стола свою жабу, а Петер подобрал цветок тюльпана и расправил пальцами его острые белые лепестки, похожие на зубки Аалт ван дер Вин.

В это же самое время Антоний ван Акен обсуждал с хранителем собора Святого Иоанна, которого звали достопочтенный Мелис ван Бухем, как именно должна выглядеть новая люстра для собора и нужны ли этой люстре оленьи рога или же она может быть увенчана чем-нибудь еще. Антоний быстро чертил на листе оленьи рога и разные завитки, а младший сын Йерун в задумчивости стоял рядом и следил за движениями отцовских рук.

У Йеруна была одна особенность, которую он старался никому не показывать: дело в том, что с раннего детства левой рукой у него получалось все делать лучше, нежели правой. Памятуя о том, что левая – это сторона дьявола, благоразумная мать сразу стала переучивать младшего сына. Возьмет он ложку в левую руку – переложит в правую. Поправит волосы левой рукой – тотчас растреплет и заставит поправлять правой. И так постепенно Йерун научился делать все одинаково хорошо и левой рукой, и правой, а это свидетельствовало о том, что натура у него была незаурядная. Потому что заурядная натура научилась бы все делать одинаково плохо, что левой рукой, что правой, а иные настолько в своей заурядности преуспевали, что даже если бы они все делали ногами – и то это мало бы отличалось от работы руками. Но к Йеруну все это не имело отношения.

Разные люстры как будто сами собой вырастали на бумаге, и Йерун тихо любовался ими, как бы впитывая в себя эту красоту. Антоний ван Акен был невысокого роста, коренастый, пальцы у него были короткие, мясистые, светлые волоски на тыльной стороне указательного и среднего пальцев выделялись на фоне красноватой кожи. Его работы всегда были уверенными, ни в одном штрихе не замечалось ни сомнений, ни каких-либо колебаний, они словно бы разрезали пространство, подобно тому, как стряпуха острым ножом разрезает капусту на множество тонких полосок. Несколько самых разных люстр с оленьими рогами уже возникли из небытия, и у каждой было какое-то свое особенное лицо, обрамленное локонами, завитушками и рогами. Одна казалась лукавой, другая кокетливой – они определенно не подходили для собора, и Йерун вдруг догадался: отец нарочно нарисовал их такими, чтобы достопочтенному Мелису ван Бухему не оставить никакого выбора. Он непременно выберет третью, ту, которая и Антонию больше всего по душе: отчасти она напоминала голову оленя, запутавшегося рогами в ветвях.

Разговор еще продолжался, когда Йерун откланялся и вышел на улицу. Это произошло ровно в тот самый момент, когда мимо широким бодрым шагом проходили, сталкиваясь плечами и похохатывая, оба Арифметических брата, так что Йерун наткнулся прямо на них и сказал:

– Ой!

Брат Деление тотчас посмотрел на брата Вычитание и вопросил:

– Как ты думаешь, дорогой брат, что имел в виду этот незрелый юноша, когда произносил свое «Ой»?

– Полагаю, он имел в виду некое удивление, переходящее в неудовольствие, – отвечал брат Вычитание.

– И как же нам быть? Не можем же мы ходить по улицам Хертогенбоса, вызывая неудовольствие горожан, будь они даже незрелыми юношами?

– Да, это трудный вопрос.

– Практически неразрешимый.

– Возможно, ее милость Умножение найдет ответ.

– Как говорится, дурак и жабу проглотит.

Тут оба уставились на Йеруна, а тот улыбнулся и сказал:

– Добрый сегодня день, не так ли?