Призраки не умеют лгать

– Но они дома остались. Потом мне помогали псионники.

– Здесь их нет и не будет, – неожиданная резкость в голосе настоятельницы не удивила. – Тебе придётся справляться самой. С Божьей помощью, конечно. Он не оставит своё дитя в трудный час. Порфийя, проводи Алленарию.

– Так мне можно остаться? – я не стала ее поправлять.

– Быть посвящённой не наказание, а избранность, – настоятельница склонилась и покачала головой, губы изогнулись в лёгкой улыбке. – Служение и вера – это радость. Но не мне отказывать «рождённой для обители». С завтрашнего дня понесёшь послушание, а там видно будет.

Завтра наступило слишком скоро. Короткий сон или очень длинный кошмар, от которого нельзя проснуться. Стоило закрыть глаза, как произошедшее на кладбище повторилось, с той лишь ужасающей разницей, что я знала, чем всё закончится. Знала, но сделать ничего не смогла. Снова борьба, страх и кровь.

Монастырь начинал работать сразу после утренней молитвы в храме, где я почувствовала себя очень неуютно. Почувствовала себя лишней и неуместной. Все женщины, от молоденькой девчонки до морщинистой старушки, молились с такими одухотворёнными лицами, что становились прекрасными. На эту внутреннюю красоту невозможно было смотреть. Во мне не было и миллионной частицы той веры, что горела в них. То, что мне надо, у Бога не выпросишь.

На меня смотрели. В упор, бесцеремонно; или украдкой, несмело; с радостью или равнодушием. С человеческой точки зрения их любопытство было понятным. Только не ассоциировались у меня монахини с обычными чувствами и эмоциями.

Из указаний худой, как палка, женщины я поняла, что до завтрака нам ещё предстоит поработать. Мне выдали вязаную юбку серого цвета и отправили мыть туалеты.

Грязной работы я не боялась, наверное потому, что никогда по-настоящему ее не знала.

Через два часа пробел в образовании был восполнен, а спина от длительного положения «наклон, согнувшись» ныла. Единственное, что я испытала после такого послушания, – это желание вымыться, желательно с хозяйственным мылом.

Интересно, а выполняла ли Марината подобные задания? Тёрла ли, скребла дощатый пол, чистила ли унитазы, представлявшие собой дырки в полу? Чувствовала ли, как запах въедается в кожу? Разве можно тогда винить её за желание вырваться отсюда?

За завтраком стало совсем тоскливо. Длинная столовая, в которой царил полумрак. Ячневая каша, женский шёпот.

– У Исифии сегодня тесто убежало.

– Как всегда.

– Завтра будет ещё холоднее.

– Нет, потепление обещали.

– Всё равно дождь.

– Когда вернётся Марфа?

– Не раньше чем через неделю. Благовещенский скит не близко.

Монотонный гул, реплики перекидываются туда-сюда, как мячики для пинг-понга, такие же лёгкие и такие же ничего не значащие.

– Передай хлеб, пожалуйста.

Я вздрогнула, сообразив, что обращаются ко мне. За столом ненадолго воцарилась тишина.

– Всё. Закончили? Новенькая, – худая монашка выпрямилась, – твоё послушание на сегодня – выложить камнями бордюр в восточном саду.

– Побойся Бога, Соломия, первые заморозки наступили, почва твёрже гранита, – неожиданно заступилась за меня вчерашняя провожатая, Порфийя.

– Разметка до весны не доживёт.

– Но я могу снова всё разметить, – молоденькая девушка со светло-карими глазами смешалась под строгими взглядами, словно ребёнок, перебивший старших. – Мне не трудно ленты протянуть, можно и весной, я запомнила, даже зарисовала. Перед посадкой будет лучше.

Её шёпот становился тише и тише, последние слова расслышали немногие.

– Не волнуйся, – Соломия перегнулась через стол, похлопала девушку по руке, – твой труд не пропадёт даром. В нашей обители во имя Господа ничто не бывает напрасно.

Женщины встали и, больше не говоря ни слова, потянулись к выходу. По мне опять пробежала череда выжидающих взглядов.

Земля была как камень. Сад в это время года выглядел скудно. Узкие дорожки, обозначенные врытыми в землю камнями, три десятка деревьев, почти полностью сбросивших листву, и глубокий овраг в центре. Две тропки окольцовывали посадки, ещё три – прямые, как иглы, проходили насквозь, шагов пятьдесят из одного конца в другой. Рабочее место я отыскала без труда, у самой стены. Большой вскопанный полукруг земли, отделённый торчащими палочками с провисшими до самой земли лентами неопределённого цвета. Горсть сваленных речных голышей, лопата, железное ведро, совок и цапка – вот и весь приготовленный инвентарь. Причём приготовленный давно, в ведре скопилась мутная дождевая вода, инструменты покрыты ржавчиной, срок давности которой на глаз не определялся. Ни перчаток, ни рукавиц.

Руки от холода металла быстро закоченели, земля казалась вскопанной лишь с виду, на деле грунт успел смёрзнуться и крайне неохотно уступал моим попыткам отколупать кусок. Через час это занятие показалось мне неимоверно глупым. По уму, облагораживать клумбы или что там у них задумано лучше всего весной, перед посадкой. Мы с мамой всегда подправляли и цветники, и клумбы в апреле.