Призраки Ойкумены

На секунду, повинуясь извращенной логике сна, маэстро возвратился назад по оси времени – в миг первого прорыва, резни на волне приказа «Вперед!» За такую логику мар Яффе снизил бы дурню-школяру оценку до минимума, или – о гематры! – взял да и поставил бы высший балл. Рапира действовала сама, вернее, Диего и был рапирой, живой сталью. Клинок вылетал на пядь дальше, чем следовало бы, разил без промаха, извивался змеей, втягивался улиткой в раковину; шел трещинками, превращался в микро-рой, часть целого, оформленную под оружие, и вновь собирался воедино из звенящей нити мошкары. Видения, способные выжечь мозг дотла, терзали рассудок маэстро. Он шарахался в сторону, словно от видений можно было сбежать, натыкался на коллантариев – и видения удваивались. Лучи, волны, поля, чертовщина и бесовский искус – в них не осталось ни капли человеческого, знакомого, обыденного. Диего молил всех святых если не о фундаменте, то хотя бы о перилах – схватиться, удержаться на краю, не сверзиться в пропасть безумия. Его молитву услышали: «За мной!» – и маэстро кинулся за Пробусом, неожиданно быстроногим, а помпилианец кинулся за роем, а рой скрежетнул по мокрому камню, как нож скрежещет по граниту, и клокочущей массой сгинул в бурлении воды, что падала со скалы, с небес, черт знает откуда. Рядом грохотали копыта – кобылица Карни, понукаемая яростной всадницей, опередила маэстро, едва не сбив Диего с ног, и ошеломляющим прыжком ворвалась в водопад. Хрипя, Пераль прибавил ходу. Раньше он задумался бы, стоит ли нырять в водопад, спасаясь от бесов, но сейчас, когда Карни скрылась из виду, без колебаний последовав за комарьем и Пробусом – сейчас ему не оставили выбора.

Он прыгнул в водопад – и видения накрыли его с головой.

Потрясенный разум искал аналогии, цеплялся за них слабеющими пальцами. Зима, скользанка, малыш падает на лист жести и несется вниз по обледенелой улочке. Конь взбесился, взял в галоп по краю глинистого, осыпающегося берега реки. Шпага в руке маэстро Леона – не успеть, не отследить. Это конец, понял Диего. Перестав быть собой, он мчался в безвидное ничто, где вспыхивало ожесточенное что-то. Рядом кричали, кряхтели, сыпали отборной бранью…

– Вертится, – сказало ничто. – Ну чего ты вертишься, солдатик?

Баба – теплая, мягкая. Перина – мягкая, теплая. Одеяло сбилось, удрало в ноги. Мы ушли, сказал себе Диего. Я не рехнулся, и мы ушли. Я помню! Мы брели по каменистой дороге в распадке между холмами. Ничто кончилось, исчезло. Мы еле переставляли ноги: раненые, истекающие кровью. Одна Карни ехала верхом. Наши лошади не вернулись. Пропал и рой, как не бывало. Бросил нас? Потерял интерес? Увел за собой погоню? Откуда мне знать?! Мы тащились, как вереница слепцов за поводырем на белой кобылице. «Сечень!» – сказал кто-то, указав рукой за дальний холм. «Вы в состоянии высадиться на Сечене?» – спросил Пшедерецкий. Ему ответили кивком, чтобы не тратить силы на осмысленную речь. «Тогда я, – Пшедерецкий закашлялся. – Я буду рад гостям.»

– Представь свой дом, – вслух произнес маэстро.

Да, так сказал Пробус. Диего ясно помнил, как помпилианец велел Пшедерецкому представлять дом, во всех подробностях. Ноздри Пробуса трепетали, словно живчик ловил след. Пшедерецкий начал бубнить всякую ахинею насчет этажей и крыши. Пробус велел ему заткнуться и представлять молча, и гордый дон Фернан, гранд Эскалоны, прикусил язык, и гордый Антон Пшедерецкий, звезда турниров, забыл огрызнуться, и оба они шаг за шагом, волоча общее тело по камням, представляли, морщили лоб, кусали губы, пока Пробус не кивнул:

– Да, вижу. Золотой ты мой…

Слезы текли по щекам Диего. Многие рыдали, когда коллант спустился в зиму и холод. Женщины, мужчины – коллантарии радовались чудесному спасению, благодарили за милосердие Создателя, судьбу, удачу. Диего Пераль плакал о другом. Он знал, что случится, едва им повезет вернуться в плотские тела, и все равно боль оказалась нестерпимой.

Белый снег. Белый ореол вокруг луны. Белая штриховка на черном картоне ночи. До рези под веками маэстро вглядывался в белизну, молил о чуде и видел, что чуда нет. Белая кобылица исчезла, сколько ни мучь зрение.

Карни не вернулась с небес.

– Раны, – сказал Диего. – Наши раны…

– Болит? – обеспокоилась баба.

– Спи. Ничего не болит.

– Так раны же…

– Нет ран. Зарубцевались.

– А…