Призраки Ойкумены

Свои выкладки Шармаль перепроверил четырежды, потратив три часа девятнадцать минут драгоценного времени. Ошибка исключалась: они договорятся.

— Добрый день, мар Шармаль!

Внешний пост охраны. Общее параметрическое сканирование. Внутренний пост. Папиллярный идентификатор. Проверка на наличие «жучков». Экспресс-анализ ДНК. Паранойя? Ничего подобного. Раз за разом в узлы гиперсвязи пытались проникнуть непрошеные гости. Однажды — под видом самого банкира, прибегнув к модификации тела.

— Прошу вас!

Вспыхнул зеленый индикатор. Лука прошел в кабину, коснулся дюжины сенсоров — пассаж, сложный даже для профессионального музыканта — активируя передатчик и контуры защиты. Обычно на узлы ставят три контура. Четвертый, особый, являлся сюрпризом для излишне любопытных.

— Аппий Лар Тарквиций на связи, — уведомила информателла.

В рамке возникло плоское изображение абонента. Розовощекий сенатор с благородной сединой на висках радушно улыбнулся банкиру:

— Аве, мар Шармаль!

— Здравствуйте, сена…

Изображение жизнерадостного Тарквиция мигнуло и пропало, рассыпавшись фейерверком разноцветных пикселей. На миг Луке почудилось, что улыбка сенатора зависла в центре рамки, отказываясь исчезать. Удостовериться, так ли это, Шармалю не дали — в рамке объявился незнакомый гематр лет шестидесяти пяти, одетый в сюртучную пару цвета «графит-электрик».

— Прошу прощения, мар Шармаль, что прервал ваш сеанс связи. Разрешите представиться: Яффе, алам Яффе. Уверен, нам с вами следует побеседовать, прежде чем вы продолжите разговор с сенатором Тарквицием. Я уже еду к вам.

— Когда вас ждать? — спросил банкир.

— Через тридцать семь минут сорок секунд. Это время вас устроит?

— Вполне.

Хвост, подумал Лука Шармаль. Хвост обернулся зубастой пастью. Изумительный образ; польза высшей пробы. Надо запомнить.

III

— Пари? — настаивал Пшедерецкий. — Я ставлю на Шильдкнехта: ваша подопечная скоро выдохнется. Ну как, принимаете?

— Ставлю на Джессику, — без колебаний ответил Диего. — Только учтите, я беден. Высокие ставки мне не по карману.

Пшедерецкий тихо засмеялся:

— Деньги? Нет, денежный выигрыш — это по́шло. Давайте загадаем по желанию. У вас есть заветное желание? У меня — есть. Кто выиграет пари, у того исполнится заветное желание. Идет?

— Да, — кивнул Диего. — Принимается.

Он уже понимал, что этот удар пропустил. Заключил договор с дьяволом: все блага налицо, но отравлены неизбежной перспективой смолы, кипящей в котле. Рана болела: маэстро не знал, какое из двух желаний заветней. Убить дона Фернана? Увидеть Карни? Убить — значит ли это утешиться? Увидеть — значит ли это помочь? Воскресить? Господи, прости за ересь, кощунство, отвратительное святотатство, но — воскресить?! Если рапира, брошенная на морском берегу близ Эскалоны, способна возникнуть наваждением в безумном аду космоса, а затем — воплотиться холодной сталью на Хиззаце, возможно ли, что неприкаянная душа Карни, застряв на тернистой дороге, имеет шанс обрести не покой, не жизнь вечную — жизнь бренную, плотскую, новую? Или рапир две — одна ржавеет у моря, другая греет бедро хозяина? И Энкарн де Кастельбро тоже станет две — одна воскреснет, как после трубы ангела, возвещающего Страшный суд, другая же продолжит скитаться в черных неверующих небесах?! Нет, лучше оставить мечты о чуде, лучше желать понятного: убийство, месть. Тогда и разочарование будет меньше. Два желания: заветные, ядовитые. Сбудется ли так, чтобы исполнились оба? Или придется выбирать? Или Господь, видя омерзительные колебания грешника, откажет рабу своему Диего в воплощении любых мечтаний, что бы раб ни выбрал?! Не загадывай, вспомнил Диего. Отец говорил: «Не загадывай, дурачок! Судьбе нет слаще удовольствия, чем разбить наши надежды вдребезги. Не загадывай, это все равно что трогать языком гнилой зуб…»

— Да, — повторил он.

На площадке бушевал вихрь. И маэстро, и Пшедерецкий, и уж тем более судьи, склонившиеся к «волшебным ящикам», прекрасно понимали, что эта пара фехтовальщиков не созрела для таких высоких скоростей. Плыла техника, чудил глазомер. Мастерство подменялось напряжением, точность — стремительностью, искусство — силой. С дистанцией творились чудовищные метаморфозы: казалось, соперники отбросят оружие прочь и вступят в рукопашный бой — а вот уже они далеко друг от друга, и лишь кончики клинков перезваниваются накоротке, отыскивая брешь для атаки.

Джессика Штильнер и Рудольф Шильдкнехт успели заполучить по десять-двенадцать килограммов лишнего веса — нейтрализаторы бдили, фиксируя каждое туше́. Но отягощения не сказывались на динамичности маневров. «Раны», если так можно выразиться, располагались удачно, позволяя спортсменам без проблем приноравливаться к лишней тяжести.

— В нее легко влюбиться, — сказал Пшедерецкий. — Экий темпераментище…

Он еле слышно вздохнул:

— Темперамент гематрийки? Любовник госпожи Штильнер будет чувствовать себя извращенцем. Не находите?

— Обсуждать женщин в подобном тоне… — начал было Диего.

Улыбаясь, Пшедерецкий перебил маэстро: