Призраки Ойкумены

— Две минуты, и я полностью в распоряжении вашего сиятельства!

Они спорят: юнец и Батиста. Фабрицио включается в спор, дико выкатывая глаза. Перепалка не интересует Фернана. Мальчик подходит ближе к пляшущему станку, наблюдает, как стальной лист разделяется на две полосы. Еще чуть-чуть… Гладкая рукоятка с шариком на конце. Вот она. «Я помню, — кивает Фернан. — На себя и вправо-вниз, как затвор ружья. Ничего сложного!»

Он протягивает руку. Кто-то хватает его за запястье и тащит. Возмущенный возглас застревает у Фернана в глотке, когда он видит, кто его схватил. Шестерни, блестящие от масла, вращаются рядом с вожделенной рукояткой. Край пышного манжета из бреннских кружев попадает меж хищных зубьев. С механическим аппетитом станок жует ткань, подбираясь к пальцам мальчика. Фернан дергает руку, но кружева, черт бы их побрал, оказываются крепкими. Фернан хватает проклятый манжет свободной рукой, пытается оторвать — и металлические зубья вцепляются в кружево на левом запястье графа.

— На помощь!

Крик тонет в лязге. Безумная рвущая боль пронзает пальцы. Шестерни окрашивает кровь. Перед глазами мелькает тень, длинная и узкая, как клинок… Клинок шпаги? Отчаянный вопль мальчика взлетает над грохотом станка. Фернан не видит, как за его спиной оборачивается сеньор Батиста:

— Ваше сия… Боже!!!

Фернан кричит. В лицо брызжет горячим и красным. Равнодушные шестерни продолжают перемалывать кости, сухожилия, мышцы. Пальцы, ладони, запястья… Вокруг суетятся люди. Управляющий тянет молодого господина за одежду, безуспешно борясь с машиной. Фабрицио силится дотянуться до злосчастной рукоятки, но мальчика прижало к ней грудью. Юнец в промасленной одежде бросается к генератору…

Остается только крик. Станок умолкает, шестерни замирают. Фернан видит кровавое месиво из лохмотьев кожи, мышечных волокон и осколков костей. Раньше это были его руки.

Мальчик теряет сознание.

— Кружева… вас подвели кружева…

— Откуда вы знаете?!

— В Бренне делают кружева из местного льна. Это очень прочные кружева…

— Вы…

Серое. Блеклое. Колышутся тени. Нависают, расступаются, плывут прочь… Свет? Тьма? Нет ни света, ни тьмы. Только вязкая муть и тени в ней. Еще голоса. Шепчут, как сквозь вату; дребезжат ржавой жестью:

— …не хочу, чтобы мой сын страдал.

Голос кажется знакомым. Нет сил вспомнить, кому он принадлежит. В голове гремит колокол. Заснуть, забыться, провалиться в небытие…

Мальчик заставляет себя слушать.

— …передозировка лауданума убьет его.

Молчание бесконечно. Тишина забивает уши ружейными пыжами из войлока. Такими пыжами отец… Отец! Это его голос.

— …мой сын не должен страдать. Вы меня поняли?

— Я вас понял, ваше сиятельство.

— О том, что произошло, не узнает ни одна живая душа.

— Я…

— Повторяю свой вопрос: вы меня поняли?

— Да, ваше сиятельство.

Руки, вспоминает Фернан. Мои руки. Боли он не чувствует. Это был сон? Страшный сон? Ничего не болит, значит, он здоров! Но муть? колокол? тени?! Он что, до сих пор спит? Мальчик моргает: раз, другой. Неужели он ослеп?! Кисель и размытые силуэты — все, что осталось от красок мира. Фернан кричит — и не слышит собственного крика. Пытается шевельнуться, сесть — и не чувствует тела. Из пляски теней выделяется одна, чрезмерно самостоятельная — узкий клинок. Тень-шпага целится в Фернана, издевательски медлит с ударом. Мальчик пытается отодвинуться: тщетно. Так бывает в кошмарах.

Хвала Создателю, это всего лишь кошмар…

Во сне он равнодушно наблюдает, как станок перемалывает его в кровавую кашу — от манжет до туфель с пряжками. «Мой сын не должен страдать, — бормочет станок, отрыгивая. — Ни одна живая душа не должна страдать. Ты меня понял?» Я понял, соглашается Фернан.

— …мой сын не должен страдать. Так сказал твой отец.

— Ты дьявол?!

— Отец!..

Он стоит над кроватью Фернана. Камзол зеленого атласа сверкает золотым шитьем. Черные штаны обтягивают худые ноги. Отец смотрит мимо сына, в стену между двумя гобеленами с псовой охотой. Губы плотно сжаты, черты лица заострились так, что о них можно порезаться. При появлении хозяина дома хлопотавшая вокруг мальчика служанка спешит выйти, прикрыв за собой дверь.

Мальчик видит, что отец не спал этой ночью. А может, и не только этой. Отец молчит, хмурится. Наконец запекшиеся губы маркиза де Кастельбро трескаются темной раной рта.

— Ты выжил, — говорит маркиз. — Зря.

Зря, соглашается Фернан.

— Безрукий калека. Мне очень жаль.

И мне, соглашается Фернан. Добей меня.

Нет, молчит отец.

Фернан едва сдерживает слезы. Он хочет сказать отцу что-то хорошее. Он не знает, что, но уже начинает говорить — и отец перебивает его: