Призраки Ойкумены

Словно доказывая правоту Диего, рой с разгону набрал высоту — и рухнул на бесов. Впервые Диего Пераль выяснил на собственной шкуре, что значит «уронить челюсть». Красоты в открывшемся ему зрелище и впрямь было маловато. С открытым ртом маэстро глядел, как комарье облепляет жаб, карнавальными масками клубится вокруг морд гиен. Кваканье, вой, рычание, и над этой какофонией — звон. Тонкий, пронзительный, мириадоголосый писк, скованный дьявольскими кузнецами в единый металлический звон — хуже рапиры, вонзающейся тебе между ребрами.

— Живем! — хрипло заорал Пшедерецкий.

— Ерунда, — возразил маэстро.

Он не помнил этого разговора. Во сне разговор формировался заново. Трудно было сообразить, говорили ли они о чем-то, качаясь, как маятник, от надежды к унынию, и если да, то о чем. Голосов коллантариев Диего не слышал, а может, не запомнил. Ему становилось все тяжелее отличать сон, где возможно все, от памяти, где тоже возможно все, поскольку память врет. Единственное, в чем маэстро не сомневался — вопреки ожиданиям, рой набросился на бесов. Иначе баня, перина и теплая баба превращались в ложь, обман, еще один сон, но смертный. В смертном сне, сеньоры, видишь ее, сучку шелудивую — надежду. Кто вдоволь поваландался по военным госпиталям да санитарным баракам, тот в курсе, и хватит об этом.

— Вы циник, — повторил Пшедерецкий.

— Я реалист, — повторил Диего.

Реалист, подтвердил рой. Нежданный союзник бился на грани полного истребления, неся значительный урон. Языки жаб мелькали в воздухе — клинки, кнуты, плети. Безгубые рты плямкали, булькали, горла вздувались пузырями, заглатывая насекомых десятками. Комары липли к слизистой коже, трепетали крылышками, утратив шанс взлететь. Жабы превращались в рыцарей, закованных в вороненую броню. Броня шевелилась, вздрагивала, укреплялась слой за слоем. Те мошки, что атаковали гиен, вязли в жесткой шерсти. Когда на гиене образовывался дрожащий ком, бесовка падала на землю и каталась, давя кусучих тварей. Самые сообразительные бросались в воду, погружались с головой — и выныривали чистые, утопив мелких врагов.

— Вперед! — завизжал Пробус. — Бей их!

Помпилианец был прав. Следовало воспользоваться моментом, хотя Диего понимал, что порыв коллантариев — скорее самоубийственный, чем спасительный. Карни, подумал он. Даст Бог, хоть Карни прорвется. Конной легче… Он понятия не имел, сумеет ли Карни существовать без колланта, скитаясь по здешней геенне в одиночку. Он просто выгрызал у злодейки-судьбы не шанс, так клок шанса.

— Вперед!

— Чего ты кричишь? — дремотно проворчала баба. — Спи, рано еще…

— Сплю, — согласился маэстро.

— Ну и спи. Вперед ему… Куда тебе вперед, темно на дворе!

— Никуда мне вперед.

— Ну и ладушки…

Ворчание бабы вырвало Диего из боя. Так выдергивают пробку из бутыли с молодым вином. У отца отличные виноградники в Кастро-Мадура, там девки давят гроздья босыми ногами, приплясывая в резко пахнущем соке, как демоницы в свежей крови… Почти сразу маэстро вернулся в безумный космос, к озеру и ущелью, но опоздал. Всякое «вперед» осталось позади — да, они кинулись, что называется, в едином порыве, откуда и силы взялись, и даже потеснили бесов, вынужденных сражаться на два фронта… Маэстро помнил, как это произошло, но здесь, во сне, с разгону проскочил мимо отчаянной контратаки. Он проскочил и мимо того, как рой внезапно оставил свои жертвы, сорвался в небо и судорожными рывками начал возвращаться к дальнему водопаду. Судороги комарья заинтересовали Пробуса. Наглухо закрывшись щитом, маленький помпилианец остановился, глядя на тучу насекомых. Во сне Диего читал мысли Пробуса, ясно видел, как догадка превращается в уверенность. Рой звал за собой, пытался докричаться до коллантариев: скорей, ну скорее же!

— За мной! — визг Пробуса разодрал уши в клочья.