Следуя за Эрнестом Джиббоном наверх, Чарли едва волочила ноги по скрипучим ступенькам, пахнувшим вареной капустой и освежителем воздуха. Она рассматривала на стенах знакомые пейзажи Швейцарии, пока хозяин дома отдыхал, переводя дух, на площадке второго этажа.
Сегодня вид у него был особенно болезненный: кожа на лице бледная и дряблая, а под глазами за толстыми стеклами очков залегли черные круги. Его одышливое дыхание напоминало звуки, которые издает, сдуваясь, проколотый мячик. Подойдя к комнате матери, гипнотизер легонько постучал в дверь:
— Ко мне пришла пациентка, мама. Я там оставил тебе обед и запер входную дверь.
Они прошли дальше наверх, в мансарду, где Чарли легла на кушетку. Над ней возвышался микрофон на штативе.
— Спасибо, что приняли меня так быстро, — сказала она.
Джиббон опустился в кресло и, наклонившись, осмотрел записывающую аппаратуру. Потом записал для пробы голос Чарли и тут же его прослушал.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Неважно.
— Вы готовы пройти через это… до самого конца?
— Мне не очень хочется, но это необходимо.
— Да уж, вы абсолютно правы. — Он посмотрел на пациентку так, как будто знал обо всем, что произошло. — Вам придется проявить силу воли. Раньше, когда вы начинали кричать, я сразу возвращал вас обратно. На сей раз я не стану этого делать. Согласны?
Она куснула кожу возле ногтя и почувствовала в горле комок, но кивнула.
Джиббон выключил верхний свет.
Остановившись, разгоряченная, уставшая и испытывающая жажду после долгого путешествия, она прислонилась к кирпичным перилам ревущей запруды и посмотрела вниз, на дом в ложбине, в сотне ярдов от нее. Дом женщины, которая разрушила ее жизнь.
Отерев влажный от пота лоб, она наслаждалась снопами прохладных брызг, поднимавшихся от запруды. И одновременно затуманенным слезами взглядом обводила поместье в поисках признаков жизни. Она осмотрела водяную мельницу, которой давно уже не пользовались, конюшни, искоса взглянула на амбар с пустой собачьей конурой снаружи и медным кольцом около нее.
Черный спортивный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Это хорошо. Значит, Дик здесь. Где-то рядом. Она скользнула рукой в сумочку и нащупала холодное стальное лезвие ножа.
«Поговорить. Я просто хочу поговорить. Только и всего».
Она снова пристально посмотрела на дом, надеясь увидеть человеческие лица, заметить какое-нибудь движение в высоких окнах, хоть шевеление занавески…
—
Лучи солнца, садящегося прямо позади дома, слепили глаза, мешая смотреть, отбрасывая в ее сторону длинные черные тени вверх по берегу.
—
Рассеянно размышляя, откуда он исходит, она медленно миновала ворота, вступила на хрустящий гравий дорожки. Ребенок внутри ее больно колотился ножками, ощущая страх матери, как будто пытался предостеречь ее, просил не ходить дальше… Она прижала руку к своему большому животу и легонько пошлепала его.
— Все хорошо, — сказала она. — Поговорить. Я просто хочу поговорить. Только и всего.
Она остановилась у парадного крыльца и тыльной стороной ладони вытерла со лба пот. Отсюда дом казался куда больше и роскошнее. Она поочередно осмотрела каждое из темных окон, пытаясь уловить какой-нибудь новый звук в недвижном воздухе теплого вечера, однако услышала лишь свое собственное тяжелое дыхание да рев воды в запруде.
Она перевела взгляд дальше — посмотрела на амбар, на мельницу, снова на автомобиль. Дрозд с извивающимся в клюве червяком резко взмыл ввысь. Послышался отдаленный хлопок — выстрел из дробовика, потом еще один, затем раздались блеяние овцы и лай собаки.
Поднявшись по ступенькам на крыльцо, она приостановилась, нервно разглядывая на дверном кольце блестящую львиную голову, которая угрожающе и свирепо смотрела на нее. Толчком распахнула слегка приоткрытую дверь, всматриваясь в вестибюль.
Но так ничего и не увидела. Поколебавшись, она вошла в дом. Из висевшего на стене зеркала, украшенного блестками, на нее глянуло сквозь мрак собственное отражение. Впереди поднималась лестница, рядом с ней шел коридор, по обе стороны которого располагались двери. Пахло средством для полировки мебели и крепкими мускусными духами. До чего неприятный запах. Ее затошнило.
Сверху донесся какой-то стук, и она замерла. Добрую минуту простояла в молчании, но так ничего больше и не услышала, кроме тиканья часов и собственного натужного дыхания. Нажала на ручку первой двери слева и вошла.
В комнате никого не было. Рассеянные лучи заходящего солнца сквозь высокие французские окна освещали интерьер помещения, выдержанный в нежно-персиковом цвете. Здесь было так роскошно, до того красиво, что это едва не заставило ее повернуться и выбежать вон. Великолепная изящная мебель в стиле модерн, который был столь популярен до войны, картины на стенах, изображавшие главным образом элегантных женщин в роскошных одеждах, — чужой и недоступный для нее мир.