Призраки Сумеречного базара. Книга вторая

Инквизитор, второй по званию в Конклаве… – он сам только что так сказал.

Алек позволил себе на мгновение предаться мечтам. Стать Инквизитором, участвовать в создании нового Закона. Вернуть Алину и Хелен из ссылки… Возможно, даже сделать что-то с Холодным миром. А еще, подумал он с разгорающейся, как рассвет, надеждой, жениться на том, кого он любит.

И отец верит, что он, Алек, справится. Отец его любит, всегда любил, но это совсем не то же самое. Отец, оказывается, в него верит. Раньше Алек этого не знал.

– Я не утверждаю, что будет легко, – продолжал Роберт. – Но кое-кто в Конклаве уже намекал мне, что это возможно. Ты сам знаешь, как популярен среди нижнемирских.

– Не особенно, – пробормотал Алек.

– Еще несколько человек в Конклаве облизываются на это место, – сказал Роберт. – Но у меня в кабинете висит гобелен с твоим портретом, и я стараюсь почаще упоминать твое имя.

– А я-то думал, это потому, что ты меня любишь.

Роберт нахмурился, словно шутка обидела его.

– Алек. Я… это и правда так. Но я хочу, чтобы ты получил эту должность. Об этом я и пришел спросить. Ты ее хочешь?

Алек снова подумал о возможности изменить Закон, сделать из меча, разящего людей, щит, который будет их защитить.

– Да, – сказал он. – Но ты должен быть уверен, отец, что тоже этого хочешь. Люди не обрадуются, когда я займу это место, потому что когда это случится, я расколю Конклав на части.

– Правда? – тихо спросил Роберт.

– Так надо, – твердо сказал Алек. – Пора все изменить. Ради нашего общего блага. Ради Магнуса и наших детей.

– Ваших – что?..

– О, ради Ангела! – воскликнул Алек. – Хватит уже с меня твоих вопросов! Мне пора. Я должен немедленно поговорить с Магнусом.

– Ты очень меня смутил, – проговорил Роберт.

– Мне правда пора. Спасибо, па. Правда, спасибо. Приходи как-нибудь опять на ужин, хорошо? Мы тогда еще поговорим про все эти инквизиторские дела.

– Хорошо, – сказал Роберт, – с удовольствием. Когда мы ужинали с вами вчетвером в прошлый раз? Несколько недель назад? Не припомню, когда еще у меня выдавался такой счастливый день.

Алеку тоже было что вспомнить: как трудно было, например, поддерживать беседу. Один только Макс, радостно щебетавший что-то у дедушки на коленях, нарушал то и дело повисавшее в гостиной молчание. И этот вечер, полный неловкости и напряжения, его отец вспоминал, как счастливый… – У Алека сжалось сердце.

– Приходи, когда захочешь, – поспешно сказал он. – Макс любит, когда дедушка заглядывает к нам. И… спасибо еще раз, па. Спасибо, что веришь в меня. Извини, если из-за меня у тебя теперь куча бумажной работы.

– Ты многих спас сегодня, – сказал Роберт.

Он неловко шагнул к сыну, рука его поднялась, словно для того, чтобы одобрительно потрепать его по плечу, но тут же опустилась. Он посмотрел Алеку в лицо, и глаза его были печальны.

– Ты хороший человек, Алек, – сказал он. – Гораздо лучше, чем я.

Алек любил отца и никогда не стал бы обращаться с ним жестоко, а потому не сказал: мне пришлось им стать! Вместо этого он протянул руки и неловко заключил его в объятия, похлопал по спине и поспешно отступил.

– Поговорим позже.

– Когда захочешь, – ответил Роберт. – В моем распоряжении все время мира.

Алек помахал отцу и взбежал по ступеням. Однако распахнув парадную дверь и взбежав по лестнице, он обнаружил на площадке только Лили. Дверь в их с Магнусом лофт была приоткрыта, изнутри лился свет, но Лили стояла в тени одна и, кажется, полировала ногти.

– Лили, – голосом, в котором звучал намек на угрозу, спросил Алек. – Где Рафаэль?

– Кто? Ах, Рафаэль… – Она пожала плечами. – Услышал, как Магнус поет какую-то индонезийскую колыбельную и помчался внутрь. Я ничего не смогла сделать. Эти Сумеречные охотники… такие проворные.

Никто ни слова не сказал о защитах Магнуса, которые невозможно взломать ни одной известной магией и тем более грубой силой, но оба о них подумали. У Магнуса не было защит от тех, кому могла понадобиться его помощь. Так что ребенок смог пройти.

Алек посмотрел на Лили взглядом, полным упрека, но его тут же отвлек глубокий низкий голос Магнуса, доносившийся в приоткрытую дверь. Тон был теплый и умиротворенный. Твой голос – лучшая музыка на свете, или как там сказал Тессе Джем?

– Ну, вот она наконец, эта улыбка, – сказала Лили. – Всего два дня прошло, а я по ней так соскучилась!

Алек скорчил свирепую рожу, но Лили не смотрела на него. Она теребила молнию куртки, и что-то в ее лице сказало ему, что губы она сжала, чтобы они не дрожали.

– Спасибо, что поехала со мной, – тихо сказал Алек. – Ты – худшая на свете.

Тут она, конечно, улыбнулась.

– Не смей об этом забывать!

Помахав на прощание, она ускользнула в тень, а Алек распахнул дверь и шагнул наконец через порог. К себе домой.

На стойке бара гудела его кофе-машина; на диване спал его кот.