Призраки в Тель-Авиве

Глава 16

"Ципа, не откажи мне в любезности выступить моим секундантом!" С этими словами Василий церемонно обратился к другу, призывая его принять участие в убийстве, которым мог завершиться этот глупый и бессмысленный поединок. Первым порывом Циона была попытка через аварийную систему связаться с инструктором и с его помощью заставить маэстро отказаться от безумной затеи. Эта нехитрая система связи была вмонтирована в железную рукавицу Заярконского, но Василий, заметив неловкое движение друга, вырвал ее у него из рук. - Без лишних телодвижений, Ципа, - назидательно сказал он, - мужчина должен драться, чтобы поддержать в себе дух воина! Цион не помнил случая, чтобы маэстро уклонился когда-либо от предстоящей драки. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что всеми правдами и неправдами искал случай и повод, почесать кулаки, а если не было достойного противника, бросал вызов судьбе, и нередко проигрывал. Просить его отказаться от своих диких привычек, было равносильно отмене естественных законов природы. Бой, Победа или красивая Смерть, согласно миропониманию маэстро - единственные двигатели прогресса, все остальное, полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках нелепую веру в судьбу. "Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует ухватить за хвост, пока ее не перехватил другой!" Отобрав рукавицу, Василий с задором обратился к другу: - Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа? - Здесь нет секундантов, - печально возразил Цион, - одни лишь оруженосцы. - Значит, будешь оруженосец, - тоном, не допускающим возражений, констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным несчастьем, но убедить заупрямившегося маэстро не представлялось возможным. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря к решительному поединку. Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия герцога, и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона. Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал грубый шрам - след от сабельного удара, полученный им при штурме Антиохии. За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха. Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшего поражений. Его побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на турнирах, из-за свирепой привычки уничтожать соперников. - Посмотри на его шрам, - сказал Цион, все еще не теряя надежды образумить свихнувшегося друга, - меченый, видать, воин этот Балкруа. - В гробу мы видали таких "меченых", - весело отвечал Василий, - можешь считать его покойником, Ципа. - Если что, я выброшу полотенце, - потупив взор, сказал Цион. Он не раз видел поединки боксеров по телевизору и знал, что нужно делать в критические минуты. - Дура, - самоуверенно хохотнул Вася, - я прибью его в первом раунде, полотенца не понадобиться. Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с американским тяжем, который на второй минуте первого раунда бросил его на пол тяжелым ударом снизу. Деликатный Цион знал - бесполезно напоминать другу об этом печальном эпизоде из его заграничной жизни; Василий считал себя выдающимся боксером современности, а поражение в Нью-йорке относил к досадному недоразумению, которые случаются, время от времени у всех великих людей.

* * *