Призраки войны

Пока я шла через парк к автобусной остановке, меня не покидало чувство, что чей-то взгляд с безмолвной укоризной неотрывно смотрит мне в спину. Это ощущение было настолько постыдным и болезненным, что заставляло меня, то и дело, трусливо оглядываться и зябко поёживаться. Но вокруг было совершенно безлюдно. Зимняя ночь была морозна, спокойна и тиха. И вдруг я с пугающей ясностью поняла, что это моя сентиментальная душа, делает слабые попытки удержать меня на краю пропасти, – ведь всё в моей жизни постепенно утрачивало реальность, и ощущение было такое, что иду я по зыбкой болотистой почве, где любой неосторожный шаг грозит трясиной.

В направлявшийся в автопарк автобус я села как во сне. За окном мелькали знакомые городские пейзажи. Понемногу я приходила в себя, но ощущение падения в пропасть не оставляло. Напротив меня на скамейке сидела женщина неопределенного возраста с опухшим лицом хронической алкоголички. Она держащая на коленях ребёнка лет шести-семи. Глаза мальчика сильно косили, а из носа свешивались зелёные сопли. На меня волной накатило отвращение, тут же сменившееся стыдом. «А чем я лучше? Почему я считаю себя вправе смотреть с брезгливостью на этих несчастных людей?!»

Чувствуя горечь и отвращение к себе, я поспешно выскочила из автобуса. На остановке ноги неожиданно подкосились. Я присела на скамейку и, закурив сигарету, вновь задумалась о неожиданных поворотах в моей судьбе. Из-за позднего времени остановка была совершенно пуста.

– Раздымилась тут. Ни стыда, ни совести нет, – неожиданно услышала я чей-то злобный голос.

Оглянувшись, я увидела неизвестно откуда появившуюся не старую ещё женщину в коричневом старомодном пальто и бесформенной мохеровой шапке. Незнакомка выуживала из ближайшей урны пивные бутылки и осторожно упаковывала их в объёмистую сетку.

– Разве я вам мешаю? – тихо спросила я, не находя в себе сил для ссоры.

– Расселась тут. Дома у себя дымить будешь.

– Мадам, я сама буду решать, где и чем мне заниматься, – твёрдо сказала я, не столько возмущенная, сколько удивленная неожиданной злостью незнакомки.

– Ишь ты, грамотная выискалась?! – взвизгнула женщина, – и кто вас только воспитывает таких! Была б я твоей матерью, я бы тебе все патлы повыдергала, шлюха подзаборная!

– Слава богу, вы не моя мать. А вашим детям, если они у вас есть, я сочувствую, – холодно ответила я, с ужасом почувствовав, как вновь начинает закипать во мне неконтролируемая, безудержная злоба: «Что я сделала этой противной бабе?!»

Женщина, словно захлебнувшись, судорожно хватала воздух, готовясь выплеснуть на меня поток новых ругательств. Не дожидаясь, пока она подберёт нужные слова, я резко встала и быстро пошла прочь. Видно, жизнь здорово побила эту «собирательницу стеклотары», и теперь она ненавидит всё человечество. Неужели и я когда-нибудь стану такой же? От этой мысли меня передёрнуло, и я ускорила шаг, успев услышать вслед: «Гадина! Хамка! Дрянь паршивая!»

Глава 6

В один из вечеров, когда одиночество стало просто невыносимым, я решилась позвонить Лёшке, отыскав в старой записной книжке его домашний телефон. На том конце провода долго никто не откликался. Я представила, как в тёмной пустой квартире с безнадёжной периодичностью повторяются звонки, и от этого почти физически ощутив, что звоню в пустоту.

Я неподвижно сидела, тупо глядя на зажатую в руке трубку, почему-то никак не решаясь положить её на рычаг. Вялое и шуршащее, как газетная бумага «Алё», раздалось совсем неожиданно. Вероятно, это была тётя Поля – Лёшкина мать. Похоже, я подняла её с постели своими настойчивыми звонками.

У меня не было никакого желания общаться с ней. Кроме того, что Полина Георгиевна была когда-то нашей соседкой по лестничной площадке, она являлась ещё и завучем по внеклассной работе в школе, где учились мы с Лёшкой. Для учащихся она была всеми «казнями египетскими», замешанными в одном флаконе. Школьники называли её «Мадам тридцать три несчастья».

Несмотря на свою внушительную комплекцию, Мадам умела стремительно возникать в самых неожиданных местах, держа под неусыпным контролем жизнь подрастающего поколения. Для девчонок она была сущим бедствием, поскольку имела привычку таскать с собой ацетон, которым безжалостно смывала лак с ногтей юных модниц. Ученицам старших классов от неё доставалось за всё: слишком, по мнению «завучихи», короткие юбки, слишком длинные чёлки и искусственно завитые локоны. Подкрашенные ресницы, на взгляд ортодоксальной Мадам, граничили с преступлением. Изгоняемые из класса девчонки, смывали тушь собственными слезами, оставляющими на щеках чёрные дорожки. Мальчишкам от Мадам тоже доставалось, поскольку Полина Георгиевна, словно материализовавшаяся Немезида, ничуть не стесняясь, могла неожиданно появиться в мужском туалете, чтобы торжествующе извлечь оттуда бледно-зелёных от ужаса начинающих курильщиков.