Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

— А какие меры предосторожности вы собираетесь принять?

— А что я могу сделать? Единственный выход — это сократить опасность до минимума, то есть обречь себя на добровольное затворничество. После бегства Мэлони по крайней мере в Ллэнвигане можно чувствовать себя немного спокойнее… Ничего, придет и мое время. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. А к вам, доктор, у меня вот какая просьба: не торопитесь уезжать, пробудьте здесь, со мной, сколько сможете. Я понимаю, с моей стороны довольно эгоистично задерживать вас для того, чтобы вы скрасили мое одиночество в этом заточении, но я сделаю все возможное, чтобы вы провели это время с пользой для себя.

— Милорд… — начал я, составляя в уме изящный речевой оборот, чтобы выразить, с каким удовольствием я готов остаться в Ллэнвигане. Но, как назло, в подобных случаях я становлюсь ужасно косноязычным.

— Значит, вы остаетесь, — сказал граф, так и не дождавшись моего ответа. — Вот и прекрасно. Кстати, те книги, которые вы просматривали, далеко не самые интересные. До сих пор я скрывал от вас семейный архив, в котором содержится совершенно уникальный материал. Но теперь я открою его для вас. И с удовольствием предоставлю вам всю информацию, какой только располагаю.

Он открыл застекленный шкаф, находившийся за его спиной — на этот шкаф я как-то раньше не обращал внимания, — и на стол легли пожелтевшие старинные рукописи. Здесь была переписка Флудда с Асафом Пендрагоном, неизданные произведения Флудда, протоколы собраний английских розенкрейцеров и масса других материалов, представляющих несомненную научную ценность.

Мое внимание сразу же привлек один из фолиантов. В нем все было необычно: и роскошный фиолетовый переплет, и пергамент высочайшего качества, и очень древние письмена — так называемая монашеская готика.

— Что это? — спросил я.

— О, это настоящее сокровище. Самая ценная книга во всей библиотеке. О ней постоянно упоминается во многих сочинениях алхимиков и розенкрейцеров… Автор, к сожалению, неизвестен. Не исключено, что это латинский перевод древней арабской книги. Данный экземпляр относится, вероятно, к четырнадцатому столетию.

— И в чем тут суть?

— Насколько я мог понять, здесь идет речь о том, каким образом можно продлить на века человеческую жизнь.

— И что, здесь действительно содержатся какие-то конкретные инструкции или все ограничивается банальными аллегориями?

Граф на секунду задумался, потом тихо ответил:

— Можно назвать это конкретными инструкциями… для тех, кто их понимает.

— А как по-вашему, милорд, кто-нибудь вообще способен разобраться во всех этих мистериях?

— Ну почему же нет? Флудд прекрасно разбирался. И Асаф Пендрагон тоже. — Он бросил на меня испытующий взгляд и продолжал: — Современного человека губит рационализм мышления. В наш век электричества и паровозов оккультные науки, например, многим кажутся чуть ли не шарлатанством. Но если мы знаем только то, что тело с годами стареет, а организм изнашивается и разрушается, то Асаф Пендрагон и Флудд знали, что человеческую жизнь можно продлить на несколько столетий. У нас просто в голове не укладывается, что древние обладали более основательными познаниями, чем мы…

Он встал и начал прохаживаться среди полок и книжных шкафов.

— Милорд… но как же объяснить тот факт, что они, владея секретом получения золота, так и не получили его? А продление жизни… Почему никто не воспользовался этими рецептами?

Голос графа донесся откуда-то из другого конца огромного зала:

— С чего вы взяли, что никто ими не воспользовался?

Я внезапно вспомнил все, что знал и слышал об экспериментах графа. Вспомнил об огромных амбистомах, которых он умерщвлял, а затем воскрешал… Пришла мне на память и легенда о том, как он велел закопать себя и пролежал несколько дней в могиле.

— Милорд… — Я вскочил с места, осененный внезапной догадкой. — Я сегодня был в крепости Пендрагон…

— Знаю, — кивнул граф.

— Знаете? Так, может, это вы зажигали свет в старой башне?

— Нет. Да это неважно. Я знаю также и то, что вы спускались в склеп. И, вероятно, догадались, кто такой был Розенкрейц.

— По-моему, Розенкрейц и Асаф Пендрагон — одно и то же лицо.

— Совершенно верно. Асаф был магистром, все остальные — только учениками. В том числе и Флудд, который, кстати, не принадлежал к числу лучших. Кроме того, у него была слишком бурная фантазия и неукротимая страсть к сочинительству. Многое из того, что он написал, сегодня трудно воспринимать всерьез. Сплошь и рядом домыслы, искажения фактов. Настоящие ученые никогда не станут бахвалиться своими знаниями. У Асафа ни разу не возникало желания поделиться с бакалейщиками своими открытиями.

Я чувствовал, что граф хочет увести разговор от главного вопроса.

— А где тело Асафа Пендрагона? В склепе его нет.

Граф долго молчал.

— Наверно, перенесли куда-нибудь, — сказал он наконец. — Взяли и перезахоронили в ллэнвиганском парке. Вероятно, это сделал тринадцатый граф Гвинед, Джон Бонавентура…