Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)

Помню, - где-то на четвертый, или пятый день непрерывных боев, когда я, уже плюнув на свое предубеждение против русских, ставил под ружье всех, кто отступал по этой дороге, встретил я фельдъегеря, который сказал мне, что обо мне знают и мне возвращено звание майора (подполковником я стал по приказу от 5 декабря). Я в ответ отмахнулся от таких глупостей и лишь просил пороху и "жратвы". Люди мои доходили до крайности... Фельдъегерь обещал, что передаст мою просьбу по линии и исчез в круговерти мокрого, влажного снега.

Где-то уже в конце кошмарного анабасиса, - числа 27, или 28 нас долбанули так здорово, что мы, откатываясь по разбитой дороге, вдруг налетели на концевые подводы отступающей армии. Около десяти телег застряло в грязевой жиже посреди колеи и солдаты никак не могли вытянуть телег. Я тут же приказал людям перевернуть телеги и выкинуть на землю барахло, создав подобие баррикады. И тут представьте себе, - эти ублюдки с подвод, сразу немедля встрепенулись и собрались топать в тыл.

У меня рассудок помутился от сего хамства. Я тут же арестовал обоих младших офицериков, командовавших этим сбродом и поставил их у телег.

Был холодный и серый вечер, снег только кончил падать и все вокруг вдруг сразу потемнело. Мы все смертельно устали, мне мучительно хотелось спать и кончился мой гашиш, а эти поганцы были аж - с розовыми щечками. Два этаких штабных педика недоделанных. Я их внятно спросил, готовы ли они подчиниться моему приказу и помочь нам остановить наседающего врага. Я им русским языком сказал, что если по сей дороге пройдет кавалерия, всем - хана и никакие обозы, кои они догоняют, их не спасут.

Один из мальчишек оробел и по всему было видно, что он готов подчиниться, а второй заверещал, что я - не его начальник, и в случае чего буду отвечать перед Трибуналом за самоуправство. Тогда я вырвал из рук одного из моих стрелков заряженное ружье и всадил засранцу пулю в живот - в упор. Он только хрюкнул, когда его швырнуло спиной на ось перевернутой телеги, а потом колесо пронзительно заскрипело и негодяй, еще живой, но с вываливающимися наружу кишками, сполз в огромную грязевую лужу и только булькнул бурыми пузырями, уходя с головой под слой ноябрьской грязи.

Я же, не глядя на вмиг оробевших солдатиков юного негодяя, сплевывая кровь из раненой в предыдущей сшибке губы, прохрипел:

- "Трибуналом - пугать?! А я - пуганый. Вон главные пугачи уже едут... Трибунала ему захотелось!"

Ночью, когда нас сшибли с этих телег, после третьей, или четвертой атаки, кто-то из его солдат сбежал от меня в потьмах и рассказал в тылу о сем происшествии. Когда о сем казусе проведали в Ставке, по слухам сам Багратион произнес:

- "Здорово ему там приходится. Коль выйдет живым, будет моим главным разведчиком. Если, конечно, - живой выйдет".

Так и не отдали меня - под Трибунал. А кончилось все, - вечером 30 ноября. Допинали меня якобинцы до самого Троппау, - дальше уже была развилка на север на прусский Ратибор, или на юг на прусскую же Остраву. Война для России заканчивалась. Наши основные части уже вышли в Пруссию, но в самом Троппау из-за полного бездорожья сгрудились сотни телег и подвод с ранеными. Я до сих пор не знаю, как звалась та речка, на коей остатки моего корпуса приняли свой последний бой, - то ли Оппа, то ль - Цинне. Не знаю и никогда не хотел вернуться в эти края.

Нашим подводам с ранеными надо было уйти за Одер, моему же отряду предстояло удержать врага на мосту через безымянную речку...

Я помню тогда в последний раз обошел людей, попрощался со всеми, поблагодарил за службу и пожалел, что нет у нас возможности принять баню и одеть все чистое. У меня оставалась буквально горстка людей и мы при всем желании не смогли бы отойти назад вовремя, поэтому я догадывался, что отступающие взорвут мосты через Одер задолго до того, как мы будем в состоянии добраться до них. Поэтому я приказал организовать жесткую оборону и подготовить наш маленький мостик ко взрыву.

Люди были необычайно веселы и все - смеялись. Они думали, что теперь, когда мы уже почти на прусской земле, все их мучения кончились и все будет хорошо. А у меня не хватало духу объяснить им...

Забавный был у меня отряд, - двое трое уцелевших армян, двое-трое грузин, с десяток хорват, и почти две сотни русских мужиков. Форма жуткая, "номер восемь - что сопрем, то и - носим". И все были счастливы, что выжили.

До сих пор не знаю, как я мог тогда идти в обход на этой моей последней позиции и шутить и смеяться. Все они были разных племен и не знали языка товарищей и все равно как-то - общались. Только я один и мог поговорить с каждым на его родном языке и это - очень облегчало им жизнь.

А потом пришли французы. Да и не французы - австрийские ренегаты, кои за пайку хлеба и возможность жить, пошли в услужение к якобинцам и те теперь гнали их впереди своей армии на наши штыки. В общем, - дерьмо, а не солдаты.