Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

По другую сторону шкалы — противоположную той, на которой разместились насекомые, — нас поджидает другая загадка: почему мозг китов настолько крупнее нашего? Разумеется, есть и структурные различия (так, у китов нет IV коркового слоя, и у большинства из них отношение вспомогательных глиальных клеток к нейронам больше, чем у нас), но никто не знает, почему в ходе эволюции у них сформировался столь массивный мозг и для чего он им нужен. Впрочем, в последние годы интеллект животных активно исследовался, благодаря чему удалось пролить некоторый свет на этот вопрос. Помимо прочего, ученые выяснили, что одни коровы могут заводить дружбу с другими; в мозге у гриндов (вид дельфинов) больше нейронов, чем у каких-либо других живых существ; скаты манта узнают себя в зеркале, а рыбы способны общаться между собой и совместно охотиться. Мы все дальше отходим от представлений о дуализме души и тела, который проповедовал Декарт, и от его ужасных заявлений о том, что животные — всего-навсего автоматические механизмы.

Однако самосознание — осознание того, что у тебя имеется сознание, способность размышлять о мышлении — пожалуй, куда более сложное явление. Впервые я открыл его для себя в четырнадцать лет во время школьной экскурсии по развалинам аббатства Баттл на южном побережье. Вместе с одноклассниками я пошел на галечный пляж, находившийся вблизи аббатства. Не раздеваясь, я бросился в воду и стоял, ощущая, как бьют по коленям волны, от которых намокла школьная форма. Я простоял так какое-то время, и внезапно меня ошарашило всепоглощающее осознание самого себя, своего сознания. Я словно смотрел в бездонный колодец или же наблюдал за собой, стоящим между двумя параллельными зеркалами, и это ужаснуло меня. Домой я вернулся в полнейшем отчаянии. Я попытался объяснить это чувство отцу, который сидел в своем кабинете, заставленном книгами. Помнится, я даже кричал, что наложу на себя руки. Думаю, моя истерика озадачила его, впрочем, как и меня.

Очевидно, это внезапное осознание себя было одним из признаков полового созревания, когда у мальчиков резко подскакивает уровень тестостерона. Помню, какой шок я пережил, увидев самый первый свой лобковый волос, который рос один-одинешенек. На протяжении следующих двух лет было несколько случаев, которые иначе как мистическими не назовешь: подчас я испытывал нечто вроде глубочайшего озарения — острое чувство единения со всем миром, при этом краски и тени приобретали невероятную глубину и красоту. Мои руки с венами на них выглядели особенно впечатляюще. Я мог долго разглядывать их, изумляясь их видом.

Спустя годы, во время занятий по анатомии, я был особенно очарован анатомическим строением человеческой руки. В Длинном зале — помещении, где лежали трупы, которых студенты должны были препарировать, — имелся большой полиэтиленовый пакет с отрезанными руками на разных этапах препарирования. Рука человека — исключительно сложный механизм с многочисленными сухожилиями, суставами и мышцами; набор рычагов и шкивов, соединенных шарнирами. Я делал подробные акварельные наброски этих рук, но, к моему величайшему сожалению, впоследствии потерял свои тетради по анатомии.

Позже, читая Олдоса Хаксли, я обнаружил, что мои мистические переживания аналогичны ощущениям, которые он испытал, когда попробовал мескалин. Существует разновидность эпилепсии — так называемая лимбическая эпилепсия (считается, что ею страдал Достоевский), — при которой люди испытывают чувство причастности к некой высшей силе, зачастую интерпретируя это как близкое присутствие Бога. Лимбическая система — часть мозга, отвечающая у человека за эмоции, а у низших млекопитающих она отвечает главным образом за обоняние. Когда я учился в Оксфордском университете, большинство моих друзей экспериментировали с ЛСД, но я так и не осмелился попробовать этот наркотик. Иногда я покуривал травку, но мне не нравилась вызываемая ею беззаботность.

По мере того как я взрослел, мистические переживания поблекли, а затем и вовсе покинули меня, возможно вытесненные сексуальным желанием и возбуждением. В то время как мои сокурсники ходили на вечеринки и учились целоваться с девушками, я сидел в своей комнате на верхнем этаже огромного дома в Клэпхеме и взахлеб читал книги. Я вел дневник, который через несколько лет уничтожил в приступе смущения и стыда. Сейчас я жалею об этом: полагаю, многие проблемы, которые не дают мне покоя на пороге старости, беспокоили меня уже в те годы, когда я только начинал искать смысл жизни. К тому же сегодня меня наверняка позабавило бы то, каким наивным я был в юности и насколько серьезно принимал себя.