Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Каждый раз, подходя к дому, я не могу отделаться от нехорошего предчувствия. Что на этот раз пострадало? Сломали маленький грецкий орех или обломали ветки с яблонь? А может, вскрыли металлические роллеты? В прошлом я всегда переживал, когда разряжалась батарея мобильного телефона или он оказывался вне зоны доступа сети: меня пугало, что с одним из моих пациентов может что-нибудь приключиться. Теперь же я переживаю, что кто-нибудь из дружелюбно настроенных соседей — тех, что живут на лодках, — или полицейский сообщит об очередном нападении на дом. Я убеждаю себя, что нелепо переживать из-за какого-то ветхого дома, особенно если учесть, что из ценного в нем только строительные инструменты, надежно запертые в стальных сундуках. Я стараюсь напоминать себе обо всем, чему научили меня годы работы врачом, в том числе в беднейших странах, таких как Непал и Судан. Однако, несмотря на все это, постепенно я стал воспринимать капитальный ремонт как тяжкое бремя. Мысли об этом доме начали пробуждать во мне отчаяние и чувство беспомощности, а ведь я надеялся, что он придаст моей жизни смысл после ухода из медицины.

За несколько недель до отъезда в Непал я принялся разбирать мусор в саду. На окраине сада стоит кирпичная стена, заросшая со стороны канала сорняками и ежевикой. Расчистив заросли, я наткнулся на живописные поилки для лошадей, выточенные из красного кирпича. Кирпичи эти явно ручной работы: на них можно разглядеть следы от пилы. Поилки предназначались для лошадей, которые, идя по бечевнику вдоль канала, тянули за собой баржи. А рядом в стене обнаружились проржавевшие металлические кольца, к которым лошадей привязывали. Земля перед поилками — все еще на моей территории — была вымощена булыжником: раньше его скрывали горы мусора и сорняки, от которых я поспешил избавиться. Пока я трудился, подошла поболтать Эмма, соседка.

— Тут встречается какое-то редкое растение, — сказала она. — Местные сборщики трав пришли в большой восторг, хотя я уже и не помню, как оно называется. Фред и Джон [еще двое обитателей жилых лодок] поцапались с ними несколько лет назад, когда попытались расчистить участок.

— Боюсь, я мог ненароком их выкопать, — ответил я.

Мне совсем не хотелось ссориться со сборщиками трав.

— Да оно вырастет заново, — успокоила меня Эмма. — У него очень глубокие корни.

Мы завели разговор о жившем здесь старике. Эмма сказала, что он очень боялся воров, хотя, насколько я мог судить, красть у него было нечего: жил он главным образом на консервированных сардинах, дешевом пиве и сигаретах. А еще он рассказал Эмме, что в доме водятся привидения. Если верить старожилам, в молодости он был гуленой, но все истории, которые мне довелось о нем слышать, сводились к тому, что иногда, возвращаясь домой на велосипеде, он спьяну падал в канал. У него был сын, который одно время жил вместе со стариком, но затем они, очевидно, отдалились друг от друга. Посреди мусора в саду я нашел несколько жалких сломанных детских игрушек. И там же я нашел пустые блестящие упаковки из-под антидепрессантов — селективных ингибиторов обратного захвата серотонина. Эмма упомянула, что он умер в доме.

— Несколько дней его не было видно, и в конце концов мы вызвали полицейских, которые выломали дверь. Он был уже давно мертвым — сидел в своем кресле.

Мало-помалу в моем дворе образовалась целая гора из нескольких сотен черных строительных мешков, наполненных хламом и мусором, которые накопились за предыдущие пятьдесят лет. Среди прочего тут была огромная — почти в метр толщиной — связка газет «Дейли Мейл», которая за все эти годы под воздействием влаги и солнечных лучей стала твердой, как дерево. Ржавые детали от мотоцикла, заплесневелые старые ковры, полиэтиленовые пакеты, жестяные банки, уйма пустых бутылок (в некоторых по-прежнему плескалась сомнительного вида жидкость), бесполезные поломанные инструменты, детские игрушки — список можно было продолжать бесконечно. Ровным счетом ничего из этого барахла не представляло даже отдаленного интереса. Ковыряясь в вещах старика, я подумал, что археологу, раскопавшему их через пятьсот лет, они тоже показались бы бестолковыми и унылыми.