Призвание варягов, или Норманны, которых не было

Фомин обращает внимание также на то, что если «sine hus», превратившееся в Синеус, в некоем исходном «древнешведском» тексте означало «со своими родичами» или «с роды своими», то почему же во многих других местах летописи мы так и читаем: «с роды свои», а не с покойным Синеусом? Получается, что в процессе передачи текста Сказания летописец то не понимал шведское «sine hus» и писал Синеус, то вдруг начинал понимать и писал тогда «с роды своими»[104].

Известный специалист в области русского фольклора С. Н. Азбелев неоднократно отмечал в своих работах, что толкованию имен братьев Рюрика противостоит русский фольклор о князьях Синеусе и Труворе[105].

Когда российская историческая наука избавится от груза утопий, около трехсот лет довлеющих над ней как кошмар, то надо всей этой историей с «Рюриком Ютландским» будут наверняка смеяться больше всего. Однако пока нелепые «Синехюсы» по-прежнему, бродят по российской исторической науке, сходя в нее со страниц вполне респектабельных исторических трудов. Пишу об этом с горечью, зная, имена каких крупных ученых связаны в истории науки с этой версией.

Русский князь — титул, а не национальность

В XVIII веке представители западноевропейской мысли в размышлениях о путях возникновения государства и института наследных правителей пришли к идее о том, что государственности предшествовал период народоправства и что монархическая власть, которая и отождествлялась с государственной, возникла по договору для обеспечения безопасности социума. Эта идея, как известно, вошла в историю под названием теории Общественного договора, никогда не существовавшего в действительности.

В России догматы данной теории сначала постулировал Г. Ф. Миллер, разделив древнерусскую историю, соответственно, на два периода: до призвания Рюрика с братьями и после призвания: «Тогдашний образ правления в Новгороде был общенародный, и… Гостомысла никак признать не можно владетельным государем, и который будто искал себе преемника или наследника, как то другие об нем вымыслили»[106].

Этот постулат продолжил развивать А. Л. Шлецер: «Какая была цель призывающих? — Они не искали государя, самодержца в настоящем смысле. Люди, взращенные в дикой свободе и может… столь же мало знавшие, что такое значит Король, не могли вдруг и добровольно переменить гражданское свое право на монархическое. Они искали только защитников, предводителей, оберегателей границ (…) Князья Новгородские и государи Киевские до Рюрика принадлежат к бредням Исландских старух, а не к настоящей истории России»[107].

Схоластические представления о догосударственном народоправстве и монархической государственности, начиная с работ Н. М. Карамзина[108], стали, в том или ином виде, определяющими в работах по древнерусскому политогенезу, что наложило свою негативную печать и на исследование проблемы древнерусского института княжеской власти, затрудняя анализ его происхождения и характера в русской истории.

Непримиримый критик Карамзина Н. А. Полевой руководствовался, в сущности, этой же идеей. Он отрицал «единовластие» в момент призвания варягов и считал, что оно существовало тогда в зародыше и развивалось в течение столетий. А раз не было единовластия, по его убеждению, то не было и русского государства: «Государство Русское начало существовать только со времени ига монгольского»[109].