Призванный

— А у тебя светятся, — ребенок засмеялся, заставляя нас удивленно переглянутся, — нет. Красиво.

Снова повернувшись к окну, я выдохнула. Протянув Макса на руки Крейна, я отпустила ребенка, отходя в сторону. Теперь страшно было мне. Коснувшись дверной ручки я обернулась, находя внимательно рассматривающие меня зеленые глаза.

— Как? — вопрос царапал горло, от чего я поморщилась.

— Затяни поток, — Оливер усмехнулся, — и скажи. Все просто.

Бен дернулся ко мне, но за руку его ухватил Бак. Усмехнувшись, я вздохнула еще раз. Все боялись пошевелиться. Дернув дверь на себя, я тут же выставила руки вперед, выпуская поток из пальцев к тем, с кем теперь он был един. Каждая нить стремительно множилась на несколько, разделяясь все больше и больше. Но они не становились тоньше, нет. Наоборот, стоило потоку соединиться с чудовищем, как он тут же пополнялся, расширяясь. Чем-то напоминало сеть некромантов.

Чудовища, выйдя из оцепенения, рванули вперед.

И я дернула за поток.

Скуление, рычание, крики. Все наполнило воздух, разрывая стоящую тишину. Потянув еще раз, я заставила чудовищ сжаться, опускаясь на землю. Внутри становилось пусто от каждой опускающейся на землю твари. Кажется, что мне стало бы легче, ворвись они внутрь и порви нас всех.

Если бы у меня не получилось.

Ведь тогда бы я не была Чудовищем.

— Хзн? — скрип, похожий на голос, раздался где-то в толпе скорчившихся тварей, — Влри?

— Пошли все вон, — голос дрогнул, от чего я закашлялась.

— Еда, хзяян, — лазутчик, определенно это был он.

Рука, что легка на мое плечо, заставила обернуться. Оливер приложил палец к моей голове, от чего я нахмурилась.

— Вот здесь говори. А не голосом. Они прекрасно слышат тебя тут, — Оливер еще раз постучал палец по моему лбу, от чего я дернулась, поморщившись, — все они услышат.

Сеть некромантов. Вот, что напомнили мне мои потоки, соединяющие тварей. Ведь многие из них когда-то и были ими. Брошенные души, неприкаянные, не прошедшие через Врата. От первых жертв гнева Всевышнего, до тех, кто погиб со всеми в последней битве.

Все они услышат.

— Пошли все вон, — не открывая рта, сказала я, чувствуя, как влажная капля собралась где-то в уголке глаз, — это моя еда.

Отпустив поток, я смотрела, как чудовища, движимые приказом, по одному, мерно поднимались на ноги, разминая затекшие от долгой судороги тела, недовольно клацая зубами, разворачивались и, поведя носом по ветру, недовольно расходились в разные стороны.

Приказ, который нельзя нарушить.

Сеть мертвых чудовищ, что теперь замкнулась на мне.

— Простите, — сказала я чувствуя, что страх в помещение стал просто нестерпимым, — я рада, что с вами все в порядке. Нам еще нужна будет ваша помощь, но видимо лучше держаться на расстоянии.

Хозяин. Глава 3

Яркое солнце падало на веки создавая чувство, что глаза закрывает красная пропускающая свет пелена. В детстве я часто делала так, закрывала глаза и смотрела на алое сияние. Оборванка Рабос, что даже среди таких же, как она, не могла стать своей. Все любят вспоминать свое детство, как веселое и беззаботное время. Мое не было таким. Алиса объясняла тогда, что из-за крови, что бежит по нашим венам, тонкая кожа на просвет и дает вот такое ощущение. Трава приятно щекотала кожу, напоминая что тело все еще живо. Если бы я могла, вырыла яму и засунула бы голову в нее. Лишь бы убедиться в том, что мне еще нужен воздух. Что это все еще имеет значение. Что есть что-то помимо оглушающе звенящего внутри голода.

Крепче сжав маленькую ручку, я повернулась туда, откуда раздавался голос Лавра. Макс мирно сопел у меня под боком, положив голову на живот. Ребенок вырубился сразу же, как мы вышли из дома. Можно ли твое детство назвать нормальным, сын? Будешь ли ты радоваться, вспоминая какие-то моменты, улыбаясь, рассказывать и своим детям тоже? Или перед тобой теперь навсегда в кошмарах будет стоять Чудовище, в которое превратилась твоя мать? Говорят, что детская психика гибкая. Но я помню, кажется, каждый день проведенный в Доме. Один бесконечный день. Наполненный болью и голодом день.

Живым голодом.

То, что теперь грозилось вывернуть меня наизнанку и втянуться обратно туда, где ароматными переливами дразнила обоняние живая энергия, не шло ни в какое сравнение с голодом ребенка, грызущего раз в день сухой ломоть хлеба. Сглотнув слюну, я тряхнула головой. Те сухари хотя бы притупляли крики изнывающего желудка.

А что может притупить это?

Я слушала рассказ Оливера, пытаясь проникнуться в детали. Но сосущая пустота внутри не давала уловить что-то, лежащее на самой поверхности. Как он вообще мог придумать хоть что-то, находясь в таком безумии?

— Почему мы должны верить ему? — облизав губы, я открыла глаза, от чего перед взглядом поплыли зеленые круги.