Призванный хранить

Она покачала головой. Довольно замысловатая причёска обрушилась, волосы упали вниз, доверчиво коснувшись моей руки — нежнейший оттенок сандалового дерева, только светлее, большая редкость даже для этих мест... Но, несомненно, женщина была чистокровной аланкой. Я повернулся к главарю и с расстановкой произнёс первое, что пришло на ум:

— Ты хоть знаешь, посрамление своего рода, на кого ты поднял руку? Знаешь ли ты, что перед тобой — сама правительница города царица Регенда?

Женщина была, кажется, удивлена не меньше своих мучителей. Она даже во сне не могла представить, что когда-нибудь её вот так беззастенчиво станут выдавать за царицу. Однако иного выхода я не видел: при мне ведь в самом деле не было ни меча, ни кинжала. И я вполне мог из спасителя превратиться в ещё одну жертву.

Главарь бандитов замер на мгновение, потом расхохотался так, что слёзы выступили на глазах.

— Эта... Эта замарашка — царица? — еле выговорил он сквозь смех (женщина отнюдь не выглядела замарашкой, но я не стал возражать). Остальные загоготали вслед за ним.

Он резко оборвал смех и угрожающе приблизился ко мне. Дохнуло неприятным запахом: пота, давно не мытого тела и почему-то протухшей рыбой.

— Я бы убил тебя, чужеземец, но ты развлёк меня своей глупостью. Пожалуй, я тебя отпущу, так и быть. Только возьму твой кошель на память.

Его лапа потянулась к моему поясу. Это вызвало у меня настоящий приступ бешенства, я шагнул ему навстречу, пребольно ткнул пальцем ему в грудь и прошипел:

— Да будет тебе известно, что царица Регенда время от времени путешествует инкогнито по своим владениям, одетая простой горожанкой, крестьянкой или монахиней, чтобы узнать, мирно ли и в благочестии живут её подданные. Сегодня ты прогневал её, нечестивец. Если ты уберёшься отсюда — немедленно и с извинениями, я, так и быть, уговорю её забыть о тебе, как о досадном недоразумении. Если же ты промедлишь — к вечеру тебя вздёрнут на городской площади. А теперь исчезни. — Я презрительно оттолкнул его. — И не забудь поблагодарить меня за то, что спас твою никчёмную жизнь.

Мы стояли близко, лицом к лицу. Остриё ножа по-прежнему касалось моего горла: и оно в любой миг могло проткнуть меня одним движением. Кто знает, когда моё тело обнаружили бы: стражники, надо полагать, заходили сюда нечасто. И моя книга о странах и народах, их населяющих, главный труд моей жизни, останется незавершённым: я ведь так и не успел научить своего юного спутника грамоте...

Вот только думалось мне почему-то совсем о другом: не о возможной близкой смерти, не о недописанной повести и даже не о судьбе мальчика, которого я подобрал в разорённом селении. Я думал о женщине, что доверчиво прижалась к моему плечу: сейчас я был для неё единственным защитником.

Я думал о лёгком щекочущем прикосновении её волос, о пленительных губах, стройной грациозной шее и об очаровательной ямочке на подбородке. О том, как хорошо было бы подхватить её на руки, внести через порог спальни и нежно опустить на прохладное атласное покрывало, чтобы потом всю ночь напролёт дарить ей любовь.

И о том, с какой позы она предпочтёт начать...

Уж не знаю, какие мысли в тот момент витали в убогой голове бандитского вожака, но его нож, помедлив немного, вдруг убрался от моего кадыка. А ещё через мгновение вся шайка, точно стая воробьёв, взметнулась с места и исчезла, будто её и не было, растворившись в каменных трущобах. Я стремглав бросился за угол — не для того, чтобы задержать кого-то (уговор есть уговор), а просто посмотреть...

Пусто. Даже там, у кривой калитки, никого не было. И войди я сейчас в любую лачугу и задай вопрос — меня встретило бы лишь полное непонимание: разбойники? Грабители? У нас в переулке? Вы наверное, шутите, благородный господин, мы люди мирные, бедняки, что с нас взять, не найдётся ли у вас медной монетки, благородный господин, деток нечем кормить... Поэтому, я уверен, квартальная стража и не наведывается сюда: одна головная боль и никакого толка...

Лишь теперь я перевёл дух, запоздало подумав, что все могло закончиться и по-другому. И вернулся к женщинам. Те уже вполне оправились от потрясения. Они, к счастью, не пострадали, и даже кошель с деньгами остался нетронутым. Правда, зелень, купленная у заезжего грека, безвозвратно погибла, но это была невеликая утрата.

— Как нам отблагодарить тебя, добрый человек? — спросила та, у которой были светло-коричневые волосы. — Ты спас нам жизнь... Кстати, как тебе пришло в голову выдать меня за царицу?

— Надо же было что-то сказать, — пожал я плечами. — Иначе, боюсь, этих нечестивцев не остановили бы ни мои седины, ни твоя несравненная красота. Позволь спросить, что заставило тебя и твою спутницу зайти в это неподобающее место?

— Предупреждала я... — начала было служанка.

— Виной всему моя любовь к коврам. Я хотела купить один для своего дома, но не смогла выбрать в лавке подходящего. И тогда какой-то человек, проходя мимо, сказал, что у него есть то, что могло бы мне понравиться. Он представился купцом из Бухары и...