Осматриваемся, охлопываемся.
Из нагрудного кармана достаем притаившийся маленький скруток. Синяя изолента, которой какая-то скотина прикрывала свои исправления, внесенные в написание нашего светлого имени.
Но мы его прощаем. Возможно даже, по возвращении подадим рапорт с просьбой представить к награде. К какой-нибудь из самых фанфарных.
Текст на своей медали пусть чеканит сам. Пока не закончит, в столовую, хохмача, не пускать!
Одним концом липкой ленты, коротко обматываем стрелку у оперения, другим нижнюю фалангу мизинца.
Качнув пару раз, снова приноравливаемся. Вносим коррективы от дополнительной турбулентности. Повиснув на левой руке, вытягиваемся в струнку, намечаем точку на вервии и – тук! Как и было задумано.
Подтягиваем, перехватываем.
Теперь мы не безгласны, никакой ворог не подкрадется, ни тать, ни рать врасплох не застанет.
Но есть ли кого поднимать? Неупокоенных из Мертвого леса? Зрелище, конечно, еще то получится, прямо из видения на Патмосе. Однако на чью сторону они встанут?
А вот татей и ратей вокруг… видимо-невидимо.
За спиною – то там, то сям в южной влажной ночи – кто-то упорно точит кинжал. Но поскольку Редедя их достославный каким-то заезжим ухарем был походя зарезан прям
С северо-запада из своего Варяжского моря выгребают на
Не спи, славяне, свезут в наложницы и янычары!
Баум, баум, баум! – раскачал-таки Брайан колокольное било.
Справа из века в век тьмами накатывают басурмане, коим вообще-то дальше, туда, где много, но по пути тоже надо кормиться, да обозные повозки чинить.
Выходи православные, солнце багрово, сеча нещадна на Калке-Непрядве! Топот и стон, дикое длинное ржание, мутным и темным заливает глаза, мать-перемать, Пересвет с астролябией! Биться не можешь – запускай петуха по амбарам с сусеками, чтоб ничего не досталось поганым, да прячься с коровкой поглубже в лесах.
Баум, баум, баум!
Слева ляхи-ливонцы, да позже немцы-тевтонцы, тесно которым, прут и прут на просторный восток.
Поднимайся народ, угонят в полон строить им новый орднунг!
Баум, баум, баум!!
Девятью валами туда и оттуда.
Всесметающий перехлест цунами.
Опадающий откат с затухающим переплеском.
Тихо, пусто, заброшенно.
Что-то окончательно разладилось.
Только там, впереди, в белесоватой дымке с алмазными проблесками, далеко за низким горизонтом, зарождается невиданной яркости фиолетово-сиреневая пульсация, расходящаяся концентрическими кругами во все стороны.
Но вот от глиняного карьера, мимо Мертвого леса и дальше на север, с разрывом в год, однако след в след, потянулись под ту же гребенку стриженные и равно бэушно одетые – не отличить – Брайаны, оседая по пути на запущенных придорожных погостах для безымянных проходящих.
Вон и самый последний еще бредет по неторной дороге со снежными заносами, наклонясь на встречную метель. Отворачивает лицо от секущего ветра, опускается на корточки, покачивается, заваливается набок, подтягивает колени к груди.
Вставай, Брайан, уснешь – замерзнешь!
Баум. Баум! Баум!! Баум!!!
Не слышит, не шевелится.
Вервие непростое не выдерживает, обрывается, не дослужив последней службы.
Баум, баум…
Колокол смолкает.
Но поднимать все равно уже некого. Никого больше не осталось.
Только мы.
Выходит, наш черед. Туда, где аспидно-черный извивается четко в такт заевшему на вкрадчивом:
Строгий перезвон колокольчиков, и навигатор объявляет об изменениях в наших файлах:
То, что было нашей личной, правильной, но все-таки полудогадкой, бодрящей походной шуткой (надо ж ведь знать, куда идешь), становится теперь, как написано зеленым по матово-темному, судьбой, предначертанной свыше.
А слово, известное дело, не воробей, вылетит – топором не зарубишь. Бесполезно и гоняться по полям и весям…