Призыв

Днем не было проблем. Хинкли был королем стоянки. Он мог спокойно работать один. Будь пустой хоть улица, хоть весь чертов городишко – ему было на это совершенно наплевать. Но ночь – это другая история. Ночью он становился пленником своей конторы и сидел на ступенях, глядя на сверкающие металлические крыши и капоты и стараясь разглядеть какие-то признаки движения через лобовые стекла и окна. Юэлл мог спуститься со ступенек, только если приходил посетитель, желавший забрать машину, и тогда он использовал эту возможность, чтобы заглянуть за те автомобили, которые казались ему в этот вечер подозрительными. Или если заезжал Стив… Но в остальных случаях он сидел в своей конторе или на ступенях в тревожном ожидании.

Сейчас Хинкли стоял на ступенях, пытаясь понять, не пробрался ли кто-то на парковку и не спрятался ли между «Новой» и «Импалой» в северо-восточном углу парковки, когда он несколько минут назад говорил по телефону. Юэлл пристально вглядывался в эти две машины, но ничего не видел – ни теней, ни движения.

А у вампира есть тень?

Вот что его тревожило. Вампир. Смутные страхи, которые жили в нем раньше, за прошедшую неделю обрели конкретную форму, и это превратило две его последние ночные смены в ад. Он еще раз обругал Таннера, заставлявшего его работать по вечерам.

Хинкли посмотрел налево, на пустыню. За последними зданиями песок в сумерках был пурпурным, и холмы и горы, которые несколько секунд назад были так отчетливо видны, теперь казались бесформенными громадами на фоне темного неба.

Вампир может быть где угодно, понял он. В одном из каньонов, в овраге, у реки, за одной из машин…

Раздался гудок, и Юэлл спрыгнул, почти скатился со ступеней.

– Оп!

Он увидел Стива, высунувшего голову из полицейской патрульной машины, припаркованной посередине улицы.

– Ты так меня напугал! – крикнул Хинкли.

– Извини! – Стив улыбнулся. – Я просто заглянул сказать, что не смогу остаться с тобой сегодня. Слишком много всего происходит. Постараюсь заглянуть снова чуть позже.

Хинкли кивнул, улыбнулся и помахал рукой, чувствуя, как к нему возвращается страх, пока сын отъезжает от стоянки. Его сердце все еще сильно колотилось. Он постарался восстановить дыхание, осматривая стоянку. Сегодня у него было плохое предчувствие.

Юэлл повернулся, поднялся по двум последним ступеням, зашел в свою контору и закрыл дверь. Затем включил переносной черно-белый телевизор на своем столе и сидел, следя одним глазом за экраном, а другим – за стоянкой; при этом он нервно крутил нефритовое кольцо на своем правом мизинце.

Спустившись с крыльца мисс Атвуд, Эмили поняла, что было ошибкой идти пешком, а не ехать на машине.

Ночной воздух был холодным, скорее как в декабре, а не как в октябре; но не холод убедил ее в том, что она допустила ошибку – это было что-то иное, какое-то ощущение, носившееся в воздухе. Ощущение того, что эта ночь отличается от других. Эмили никогда не верила ни в экстрасенсорное восприятие, ни в предчувствия или парапсихологию, но это не было похоже на какое-то сверхъестественное «видение». Это было чем-то, что она знала, чувствовала нутром, и это пугало Эмили.

Женщина застегнула свой жакет, защищаясь от холода, и взяла дочь за руку.

– Пошли, – сказала она девочке, – становится холодно, нам лучше поторопиться домой.

Пэм обернулась и помахала смотревшей из окна мисс Атвуд. Ее учительница музыки помахала в ответ.

Они жили всего в трех кварталах от мисс Атвуд, но сегодня эти три квартала казались Эмили тремя милями. Она быстро вела дочь к дому по покрытому трещинами тротуару.

– Мисс Атвуд сказала, что я играю достаточно хорошо, чтобы со следующей недели перейти к сложным упражнениям, – сказала Пэм.

Эмили улыбнулась, стараясь казаться заинтересованной.

– Это здорово.

Что-то и в самом деле происходило. Ночь была холодной, но безветренной. В то же время Эмили слышала шум ветра и воды, но он, казалось, доносился со всех сторон. Было что-то пугающее и неестественное в таком сочетании шумов, и ей хотелось бежать по тротуару, потом через улицу и всю дорогу до дома, а потом запереть дверь и задернуть все занавески. Ее останавливали лишь высокие каблуки – и присутствие Пэм.

Девочка продолжала щебетать о своих уроках игры на фортепьяно, рассказывая о допущенных ею ошибках, о том, какие трудности она преодолела, чему научилась, но Эмили слушала дочь невнимательно. Она вглядывалась в окружавшую их ночь и смотрела на дома, казавшиеся заброшенными, на кактусы-сагуаро, похожие на людей, на кусты, напоминавшие животных. Все сегодня казалось неправильным, ненормальным. Ее восприятие изменилось, обострилось, и всюду, куда бы она ни глянула, таилась опасность. Шум ветра и воды стал сильнее. А потом она увидела это.

В конце квартала неподвижно стоял под слабым светом фонаря крупный и очень полный мужчина.

Эмили остановилась, крепко сжимая руку дочери. Пэм охнула – так сильно мать сжала ее руку – и тоже остановилась. Она как раз рассказывала о том, как ей хочется начать разучивать более сложные упражнения из нового сборника, потому что в нем много популярных песен.

– Мама?