Про Бабаку Косточкину

Приехали мы в центр, а там! Не узнал я родной Барнаул — за двадцать лет он сильно изменился. «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой!» Так папин кумир Вилли Токарев пел, когда в Нью-Йорке впервые оказался. Вот я тоже как будто в Нью-Йорке или в Рио-де-Жанейро себя почувствовал.

Заходим мы в торговый центр с Нинель под ручку, а там музыка, шик-блеск, куклы в два человеческих роста расхаживают, раздают посетителям бесплатные конфеты. Промоакция у них.

— Давай, — говорю, — наберём побольше конфет.

— Ты что? Забыл, что мы на диете? У тебя вон уже пузико, как у деда Коли Расторгуева из двадцатой квартиры. Нет, дорогой, пошли лучше в шляпный отдел. Купим тебе шляпу.

— Зачем мне шляпа? — спрашиваю. — Давай лучше мотоциклетный шлем! У нас же есть мотоцикл?

— У нас с тобой автомобиль «Лада Калина». Папа твой, царствие ему небесное, оставил в наследство. Только он сейчас в ремонте.

— Кто, папа? — спрашиваю, а сам чую, сосёт у меня под ложечкой.

— Степан Валерьянович, почитай, третий год как на кладбище, земля ему пухом! А шляпа тебе — для солидности, ты в ней на работу будешь ходить. — Нинель говорит и заводит меня в какой-то бутик.

А мне, ребята, вот ей-богу не до шляп!

У меня отец три года назад умер! Чувствую, что разревусь сейчас. Кое-как взял себя в руки.

А чего я хотел, спрашивается? На двадцать лет же вперёд проскочил во времени, э-эх!

В общем, пока Нинель бегала по магазинам, я сидел в кафе. Купил двойной эспрессо без сахара и пирожное. Сижу, давлюсь кофейной горечью, пирожное крошу. Чувствую, понемногу начало отпускать. А тут Нинель подоспела, вся обвешанная пакетами.

— Пошли, — говорит, — наш сеанс начинается. Я диван в 5D-зоне купила. Гулять так гулять!

Ну, что я вам, ребята, могу сказать! Новые технологии на месте не стояли, за двадцать лет колоссальные изменения произошли в техногенной сфере. Посмотрели мы с Нинель «Возвращение Аватара» — словно на Пандоре побывали! Оглядели мы там всё, понюхали, потрогали, с местными жителями пообщались через переводчика, даже отведали их национальной кухни. Меня, правда, потом чуток мутило с непривычки, зато впечатлений на всю оставшуюся жизнь!

А Нинелька моя — хоть бы хны, вышла из кинозала и говорит:

— Есть хочу! Веди меня в самый роскошный ресторан!

— А нам хватит бюджета? — спрашиваю. — В бытность мою школьником учителям платили сущие копейки.

— Костик, не будь жмотом! — смеётся Нинель и заводит меня в какие-то стеклянные позолоченные двери.

Она когда смеётся, я ради неё на всё готов! Обслужили нас по высшему пилотажу. А всё потому, что никаких официантов в том ресторане не было. Ни официантов, ни поваров, ни музыкантов — сплошные электронные голограммы. Бесшумно фланируют туда-сюда, фьють-фьють, а услужливые! А исполнительные! Больше всего мне, конечно, понравилась певица на сцене — в красном платье. Глазки мне строила. Но Нинель её на Дмитрия Билана переключила. И пошла с ним танцевать мне назло.

Наелись мы, напились — Нинель устриц с шампанским, а я пирожных с газировкой — и поехали на такси домой.

— Слушай, а давай к маме заскочим, — говорю.

— К маме? — удивляется Нинель. — Ну давай…

— А ты почему удивляешься? — спрашиваю. — Ты, что ли, против?

— Да нет. Я, наоборот, за. Просто ты уж год как у неё не был, всё некогда тебе.

— Год? — изумляюсь я самому себе. — И чем это, интересно, я так всё время занят?..

Мама теперь на окраине города живёт, переехала в спальный район.

— Ой, Нинелечка, сынок! Радость-то кака! — кричит мама с порога.

А я её даже не узнал сначала: старенькая стала, сухонькая и с палочкой.

— Мама, ты почему с палочкой?

— Я, сынок, как ногу сломала, так, почитай, год уже из дома не выбираюсь. Господи, радость-то, радость! — суетится вокруг нас мама. — Проходите в комнату, только у меня тут не прибрано. Бабаконька, иди сюда, смотри, кто к нам пришёл!

— А что, Бабака ещё жива? — Нинель и то удивилась.

— Жива-жива, сердечная! — кивает мама. — Чего ж ей сделается. Она у нас вечная. Она просто в туалете сейчас, скоро выйдет.

И точно. Выходит Бабака из туалета — бодрая, поджарая, годы её нисколько не подкосили.

— Екатерина Алексеевна, — говорит Бабака, — я на прогулку, — и ошейник надевает, а меня как будто в упор не видит.

— Бакака, ты что? Это же я, Костя! Ты мне не рада?

— Никаких Кость я не знаю и знать не хочу, — сухо говорит Бабака и мимо нас в дверь выходит. — И не Бакака я, а Бабака. Ты меня с кем-то спутал…

— Чего это с ней? — Я в недоумении.

— Сыночек, ты не обращай внимания. Просто она всё ждала тебя, ждала, а ты не шёл… Вот она и обиделась немножко. Ну да это ничего, ничего. Сейчас как раз Аделаидочка из Германии будет звонить, поговоришь с сестрой. Ой, радость-то какая! Радость…

— Радость-то какая! Костя! Радость! — кричит мама. — Представляешь, папе зарплату подняли! Вдвое!

— Как зарплату? Какому папе? — Я не понимаю.

— Да ты проснись уже! Твоему папе подняли зарплату, и это значит… — Мама таинственно округляет глаза. — И это значит, что летом мы всей семьёй — папа, ты, я и Аделаида — рванём на море, в Туапсе!

— Так, значит, папа живой?!