Про Иону

– Ну, Иосиф, вы такой подарок мне сделали своим самоотверженным поступком, что нельзя объяснить его значение. Мы с вами чужие люди, правду сказать. Вас ко мне в няньки определили, а я нашел сына. Вы так на меня похожи. Это я вам первый и последний раз говорю так много.

И считаю, что отношения между нами выяснены раз и навсегда.

Иосиф хотел ответить в том же духе, но не смог. Не сумел.

Как-то собрался и рассказал Аркадию Моисеевичу про свой сарай. Тот заинтересовался. Попросился посмотреть. Иосиф обрадовался, так как переживал за сохранность содержимого, – теперь заодно и проверит. Внутрь он не заходил примерно с год.

Выбрали солнечный декабрьский денек и тронулись. По такому случаю заказали такси. Иосиф захватил деревянную лопату для снега.

А там – белое поле, замело по колено.

Сколько можно – подъехали, потом Иосиф прокладывал путь лопатой. Аркадий Моисеевич останавливался раз десять, на Иосифову руку обопрется, отдышится – и вперед. Всё молчком.

Пришли. Иосиф отвалил от двери снег лопатой, распахнул – пусто. Ни клочка, ни обломочка.

Закричал, за голову схватился.

Аркадий Моисеевич его утешает:

– Йосенька, не плачьте! Может, это ваша жена куда-нибудь в хорошее место все перевезла. Если бы воры, так они не церемонились бы, замок сбили бы, всё тут порушили. А вы же видите – полки на месте, чисто, стерильно, можно сказать.

Иосиф не слушал, плакал и кричал, как раненый. Посидели-посидели на лавке, попили чаю из термоса, поели хлеба с маслом и двинулись обратно.

Аркадий Моисеевич приговаривает:

– Ничего-ничего, ничего-ничего.

Иосиф отвечает:

– Ничего-ничего, ничего-ничего, вы только не волнуйтесь.

Утром пораньше Иосиф отправился в Козелец. Приехал – дома еще все спали. Растолкал Мирру и выдохнул:

– Ты в сарае была?

Мирра спросонок не понимает:

– В каком сарае? Иосиф, ты что от меня хочешь?

Иосиф рассказал про сарай и потребовал отчета.

Мирра заверила, что к сараю не подходила, так как и думать о нем не желает, не то что ездить по зиме.

На крик вышла Эмма, проснулись Марик и Ева.

Стоят все по росту у Мирриной кровати – лицом к Иосифу, а он сам по себе – перед ними, и смотрят друг на друга.

– Папа, ты что? Половина седьмого утра, ты весь дом переполошил. Аркадий Моисеевич умер? – спросила Эмма.

– Простите меня, дети, и ты, Миррочка, прости меня, пожалуйста. Но я позже терпеть не мог. Меня как громом ударило. А Аркадий Моисеевич жив. У меня сарай обворовали. И замок на месте, и все там в порядке. А пусто. Совсем пусто, как ничего никогда и не было. Вот я и приехал, надеялся, может, вы знаете.

Никто ничего не знал.

Только Мирра сказала:

– Я теперь точно верю, что есть на небе Бог. Это тебе наказание за нас, что ты нас доводил до белого каления своим сараем. За мою загубленную жизнь и за твою тоже, кстати.

Дети пошли досыпать сколько можно, хоть минуточку. А Иосиф, не простясь, поплелся на станцию.

Иосиф как будто забыл про семью. Мирра вызовет его на переговорный пункт. Он пойдет, поговорит, выслушает, как дети. Сам отмолчится, и ладно.

От Риммы за все время было два письма. Аркадий Моисеевич их Иосифу не показывал, только передал от дочери привет и пересказал, что Исаак на новом месте отмечен благодарностями.

Иосиф кивнул.

Днем Иосиф молча сидел с Аркадием Моисеевичем, смотрели в окно.

Аркадий Моисеевич читал с лупой, за книжкой всегда засыпал. Иосиф стерег момент, когда книга и лупа выпадут из рук старика. Подхватывал их с двух сторон с такой ловкостью, что сам себе удивлялся и радовался.

Как-то выбрался в Киев, посмотреть, все ли в порядке в городской квартире. Походил по комнатам, посидел на диване в зале. Вспомнил, как все вместе сидели тут давным-давно, когда умер Юрочка. С тех пор прошло почти тринадцать лет.

Заметил на книжной полке пухлый фотографический альбом. Раскрыл. На пол просыпались фотографии. Разглядывать не стал. Наугад взял одну – Римма вполоборота, голова запрокинута, смеется, на шее бусы, волосы вьются кольцами, глаза горят. Погладил бусы. По пальцам как будто прошел холод от кораллов и серебряных дукачей. Даже неудобно от такого правдоподобия.

Оглянулся по сторонам, как вор, и сунул фото за пазуху.

Сказал вслух, конечно, от смущения, а не от привычки говорить с самим собой на разные темы:

– Дожил ты, Иосиф Маркович Черняк, пенсионер недорезанный: фотографии посторонних женщин похищаешь, как преступник. В карман бы сунул, так нет. К животу поближе.

И вроде смехом, а сердце защемило.

Зарплату, которую платил ему Аркадий Моисеевич, Иосиф посылал Мирре. Она сначала недоумевала, как такое может произойти – отправляли страхделегатом, а вышло – нанялся сиделкой. Но вскоре успокоилась. Так как дома без Иосифа стало намного лучше. Никто не висел тучей, в потолок днями не смотрел, а ночами зубами не скрипел.

Младшие поначалу спрашивали, почему отец уехал, но потом перестали, видя, что мать хоть и без мужа, а довольна.

Эмма вынесла приговор:

– Мама, я замуж не хочу выходить. Глядела я на папу и на тебя, на ваше вынужденное соседство на всю жизнь, и думаю, что мне такого не надо.