Про Иону

– Ну, жена. Зачем вам склянки, они лет сорок тут стояли, пылища, грязь. Вы извините, мама, антисанитария полная. Некоторые банки даже немытые были. Если вам интересно. А вы на тараканов жалуетесь. Мы на помойку выносили – так на нас соседи оглядывались, звякало в мешках. Как алкоголики, честное слово. – Сын робко улыбнулся. – Так мы нарочно в прозрачные пакеты потом складывали, чтоб было видно – не бутылки…

– А ты их наживал? Ты банки эти наживал, я спрашиваю? Там еще мешочки были, много. Целые, между прочим, мешочки…

– Ну, были. Мы в них и складывали.

Башева схватилась за голову, гребешок, которым она собирала волосы, выскочил и упал прямо ей под ноги. Сын нагнулся поднять, но Башева завизжала:

– Не смей! Это мое! Ты сейчас поднимешь – и на помойку понесешь! Я сама подниму! Я на тебя с твоей женой в суд подам. Мнение мое тебе надо? Вот тебе мое мнение: видеть вас не хочу… Никого не хочу! Ничего от вас не хочу! И телефон новый заберите, верните старый – я по нему хоть в похоронную контору смогу позвонить. Новый для меня слишком умный. Я ж глупая, я старая. И это вы рассчитали! Говори, рассчитали?

– Мама, мама… Тише, мы ж в коридоре. Успокойтесь!

– Не будет вам теперь покоя во веки веков…

Башева, опираясь о стенки коридора, пошла в комнату.

Сын – за ней, поддерживая за талию обеими руками:

– Мама, что вы говорите. Из-за чего… Из-за банок… Из-за мусора…

Когда Башева немного успокоилась, сын ушел. Башева смотрела из окна, как он заводил машину, как тронулся с места, как медленно поехал со двора.

«Банки! Подумаешь, банки! Семьдесят лет человеку, – думала она про сына, – а не понимает. Ты поживи с мое, покопи, наживи, откажи себе во всем, новых чулок за всю жизнь не купи… А на праздники всегда стол был. И салаты, и холодец, и колбаска, и селедочка, рыбка. – Башева прилегла на диван. Хотелось спать. – На сколько ж там? Если по-старому по десять копеек считать… Умножить на двести… Нет, на триста… И пол-литровые тоже были… Ну сколько там пол-литровых… Из-под горчицы тоже… А сейчас по сколько можно сдать? И где принимают? Может, на обмен, как когда-то… Ой, вей змир… На сына накричала… За десять копеек накричала… За мешочки накричала…» – Тут Башева встрепенулась: на балконе в старой оцинкованной выварке лежала клеенка, в ананасах, в крупных яблоках, в бананах, на тканевой основе. Лежала лет двадцать – на случай, если что-нибудь прикрыть. Хорошая, только потрескалась в мелкую чешуйку.

Башева повернула голову в сторону балкона: там все было законопачено, заклеено бумагой – не отворишь, не посмотришь. Спросить у сына? Ну нет. С ним разговор окончен.

Нужно жить до весны. Сами придут, сами отклеят. Тогда и посмотрим, воинственно думала Башева.

Сердце матери

В результате получилось что?

В результате получилось то, что в конце восьмидесятых, в самый пик перестройки и нового мышления, ждали еврейских погромов, особенно в Москве. Общество «Память» – в «Огоньке» писали – скоро будет бесчинствовать, а власти на такое обстоятельство наплюют.

В те времена у людей дома оружия не было. Ну, охотничьи ружья редко-редко. Соседи стали самоорганизовываться, если евреи. А если в доме еврейская семья одна, тогда с кем кооперироваться?

Некий Вольфович Теодор – фронтовик, капитан, бывший разведчик, отважный человек и так дальше, организовал курсы самообороны. Разработал систему защиты каждой отдельной квартиры на случай погрома. Превратил садово-огородный инвентарь в первостатейное оружие массового поражения. Постоянно поддерживал на плите на малом огне кастрюли с кипятком.

Теодор говорил:

– Пусть сунутся, я им Брестскую крепость покажу!

Я им Массаду устрою!

Евреи из соседних подъездов и домов, со всей округи метро «Спортивная» и более дальние стекались к Теодору перенимать опыт.

Не смешно.

Тетя Руфа жила на четырнадцатом этаже на улице Заморенова, на Пресне, и посреди волнений сохраняла совершенное спокойствие. К ней приходили евреи с третьего и седьмого этажей проинформировать: в минуту опасности они готовы ее защитить, так как она одна.

Руфа поблагодарила и сказала:

– Ну и дураки же вы все! Погромы бывают только на первом этаже. Надо сперва побить окна, а потом ворваться в помещение. Это раз. Люди теперь одеваются так хорошо и одежду носят такую красивую, что посудите сами, в таком виде воевать жалко. Это два. А три я вам скажу – никто мне не нужен, потому что родной сын меня забыл и крыша у меня течет, а в ЖЭК черта с два дозвонишься, и продукты дорожают, аж зла на них не хватает. А сыну пятьдесят лет и ему соображать надо.

Погромов не было. Про Сумгаит все знали и про Баку, но еврейских не было.

Кстати, про Баку. Один мой знакомый в Москве – его фамилия Варжапетян – получил тогда из Баку письмо без содержания, как знак, что живы. А на конверте на всякий случай его фамилия была написана просто «Варж», чтобы ни перед кем не обнаружить нацию. Атмосфера.

Возвращаемся к Руфе.

Жизнь, конечно, на месте не стояла и шла между прочим.