Про Ивана Хвата, русского солдата

Глянул на него солдат наш бывалый и будто взглядом в душе его покопался. И душа та была нехороша — жаждала она барыша. Ну, погоди, думает, я тебе устрою, басурман — будешь знать, как над горем людским измываться!

— Да нет, брат, — купцу он отвечает, — я это… в карты подчистую проигрался.

— А чего мокрый такой? — вопрошает купчина.

— Утопиться, понимаешь, с горя решил, — кидает Ваня в ответки, — потерял ведь всё до копейки. А потом думаю: пойду куда глаза глядят, да и наймусь служить какому-либо человеку.

— Хо! — обрадовался купец, — А давай-ка иди ко мне. Только в картишки сначала с тобою сыграем. Выиграешь — шапку тебе отдам; проиграешь — пойдёшь на три года мне служить без оплаты. Ну как, согласен?

— Подходяще! — Ваня тоже в глазах азарт изображает, — На шапку, так на шапку…

А надо сказать, что в картёжном этом греховодье он был из мастеров мастер: этакие штуки умел он руками тасовать, что никакой шулер и рядом с ним не стоял…

Расселися они поудобнее в повозке, картишки быстро раскинули, и Ваня враз у купца шапку-то выиграл. А шапка богатая такая, новая почти, мягкая. Жалко купчине стало шапки. Тогда он рукавицы бисерные за шапку поставил, да и их проиграл моментально. Потом до денег своих добрался, и через какое-то время наш плут уже кошелём тугим обладал. Разгорелися у купца глаза, и вошёл он в азартный раж. А Иван ему то чуток даст отыграться, а то всё больше и больше его обирает…

Просадил не совладавший с игральным бесом купец солдатику нашему ушлому всё своё имущество: сапожки сафьяновые, одёжу богатую, повозку, коня, а потом и коней-то остатних. И остался он на дороге в исподнем одном стоять, как Иван давеча…

Почал купчак на солдата ругаться да его по-всякому стращать. А тот ему: хорош верещать, приятель — не твой, дескать, нонеча фарт! Рассмеялся он громогласно, на облучок уселся и покатил по тракту назад, чтобы с подлюгой Никашкою рассчитаться.

Прилетает он вскорости в деревню ту ясным соколом: нос клином, морда блином, а глядит огурцом. По улицам пыльным лихо он прокатился, и поглазеть на такого молодца стар да млад наружу повылез. И увидал Иван краешком глаза, как Никашка-зараза прям столбом там застыл и на утопленника воскресшего во все буркалы зырит. А потом он живо поворотился и в ворота свои расписные устремился.

Ну а Ванька покатался там, аки царь, погикал вволю да посвистал, а потом у Никашкиных ворот и останавливается. Да и начал в них колотить кулаками и сапогами. Долго ему никто не открывал, а потом ворота приоткрываются, а в проёме — энта харя. Как саданул Ваня кулачиной своим железным по Никашкиной челюсти, так тот аж через весь двор полетел и в поленницу шибанулся, её порушив. А Иван за ним… Хватает он ополоумевшего старосту за грудки: ах ты, гад, ему кричит — топить меня вздумал! Ан вот он я, живой и здоровый! Какова тебе, дескать, сия метаморфозия?!

— Не виноват я, Иван, прости! — душегубец побитый заскулил. — Как есть, бес меня попутал. Пощади! Я откуплюся…

— Хо! — восклицает наш герой, — Да на кой чёрт мне сдался твой откуп! Я и сам-то сейчас не бедняк — гляди, кони какие у меня! А ты отдавай-ка одёжу мою солдатскую да ранец!

— Хорошо, Иван, — говорит недобиток, — Погоди. Всё как есть доставлю сейчас в лучшем виде…

Кидается он проворно в сарай и весь скарб Ванюхин ему возвертает. А потом кланяется солдату аж до самой земли и в дом зазывает его милостиво. Ну, Иван ус свой подкрутил эдак лихо, затылок почесал да и согласился. Пошли они к Никашке. Тот снедь богатую на стол выставляет и водочку горькую воскресшему наливает. Пей, говорит, господин солдат — винцо у меня знатное!

А Ванька по столу кулаком как даст. «Не пью я! — он гаркнул, — Кто вино пьёт, того бог прибьёт. В завязке я. Навсегда!»

— А скажи-ка, Иван, — этот гад его пытает, — В толк не возьму я никак — как это ты от пут неразрывных освободился и из мешка прочного выбрался? И откуда справу эдакую добыл, а?

— Хм! — Ванька хитро усмехается и грудь колесом выпячивает, — А это меня батька водяной от смерти спас. У него там как раз свадьба гуляет, сын женится на русалке. По такому случаю архиважному они нынче всех утопленников отпускают и богатством великим их награждают. Ежели ты, к примеру, злата-серебра себе хошь, так там этого добра без счёту. Я вот коней себе взял, повозку, одёжу, кошель тугой. Мне и того довольно. Давали они и более, да я отказался.

Как услышал эту весть жадный Никашка, так три подряд стопки водки он хапнул, а потом и говорит алчно:

— Сей же час туда я пойду да поскорее в реке утоплюся! А ты, Ванька, дурак — мало взял.

— Только прежде того, как в омут сигать, — солдат старосту поучает, — ты должон словеса заветные сказать, чтоб тебя щедрее приня́ли.

— Какие такие словеса? — вопрошает лихоманец.

— А вот какие! Ты обязан громко и истово трижды там повторить следующее заклятье: «Чтоб все жмоты в омуте бы утопли!» Да смотри — с чувством это надо проорать.

— Ага, понял, — будто шило Никашке воткнули в задницу, — Я побежал…