Про Клаву Иванову (сборник)

Начал рубить, чувствуя в руках какую-то непривычную слабость. Топорище было длинным, давало хороший замах. По весу топор тоже был вполне годным, однако в целом он не понравился мне. Слишком большим оказался угол насадки, и замах пропадал, потому что сила удара уходила из-под центра тяжести. Я скинул кожанку. И надо бы поточить топор, а то, видно, весь сезон никто за это дело не брался. Как мы умеем всякое пустячное дело испортить! На семь человек один топор, и этот с изъянами. Не годится. В тайге без топора – что в море без весла.

Этот кедр я все же добил. Скосил ему на зарубе направление и положил дерево на жиденькую, но высокую пихту. Она слабо хрустнула и покорно легла в болото. А работа тут только начиналась. Крупных деревьев стояло десятка два да мелочи не меньше.

– Не топор, – сказал я, – а этот, как его…

– Кухаркино добро, – подтвердил Симагин, сменив меня. – Она им с весны дровишки колет, но больше, видно, по камням норовит…

– Паршивые наши дела.

– Да… уж… куда… хуже, – между взмахами сказал Симагин.

Вокруг него вились пауты. Он засек пониже, у пояса. Это правильно. Толщина немного прибавит работы, зато лезвие будет вонзаться как надо и компенсирует неверную насадку. Рубил он здорово, с подергом.

Я подошел к бревну, чтоб немного посидеть. Парнишка в куртке и с замотанными в брезент ногами лениво разгребал перед собой гнус.

– Как оно, «ничего»?

– Просто какой-то ужас! – жалостливо прохныкал он.

– Именно?

– Кусаются.

– Это еще не пауты, – утешил я его. – А то есть такие, что уши начисто обкусывают. Это да!

Сидящий рядом человек не то чтобы улыбнулся, а просто показал белые зубы и спросил:

– У вас что-то с каким-то прибором?

– Перепоказывает.

– Можно взглянуть на вашу погремушку? Я ведь, знаете, тоже рублю по-городскому…

Мы пошли к вертолету. Я по косогору, а он, чуть прихрамывая, прямо, болотом, потому что был в сапогах.

– Какой прибор? – спросил он, когда мы приблизились к машине.

– А вы что-нибудь соображаете?

– Да нет, – он опять по-своему засмеялся. – Хотя и конструктор. Вы в общих чертах…

Мне это понравилось, и я охотно стал ему объяснять. Ручкой шаг-газа регулируется угол атаки. Когда я круто и почти без разгончика взял, вся надежда была на то, что лопасти захватят вволю воздуха и вытащат меня, но вдруг я почувствовал перегруз – мощности двигателя не хватало для этого угла атаки. Полного перезатяжеления не произошло – я успел среагировать. Если б через секунду вес вертолета превысил подъемную силу, я загулял бы вниз.

Конструктор все это понял, и я ему пожаловался на прибор, который, видно, после профилактики начал врать градуса на полтора-два. Ошибка прибора создает опасность неожиданного перезатяжеления винта. Конструктор, слушая меня, с интересом рассматривал кабину, приборную доску, что-то соображал. Потом он предложил очень простую вещь – сверить прибор с механическим указателем шага, учесть ошибку и не добирать пару градусов ни при каких обстоятельствах. Шарики работали у этого конструктора, только я решил, что обязательно для пробы еще раз взлечу один, чтоб с больным не перезатяжелиться. Вот только прорубим просеку.

Там еще одно дерево упало. Я достал из ведра с инструментом новенький личный напильник. Надо немного пошаркать топор, а то он больше руки оббивает, чем рубит. И выгоню-ка я паутов из кабины, мы с конструктором напустили сюда их порядочно – эта серая тварь почему-то обожает запах бензина. Другой раз в воздухе прилипнет к ноге и сосет, а руки у тебя заняты. Или еще полосатые такие оводы есть, мы их «матросиками» зовем. Не насекомые – пули. На взлете спикирует в глаз – запоешь… Гнус, наверно, так и держится в болоте, потому что на водопой сюда все зверье сбегается с гольцов, недаром вокруг зеркала трава подчистую выбита и земля утоптана. Давно здешние комарики такой вкуснятины не пробовали! Может, вообще первый раз за все века человечина попалась. Ладно, жрите, черт с вами, лишь бы вытащить отсюда больного! Да, не забыть еще таблетку проглотить, голова тяжелая…

А радист совсем неплохо рубит! Он не опускает топор, вертит им над головой, и удары частые, точные, осыпающие мелкую древесную крошку. Ему перестойный кедр попался, с дуплом. Старик пожил свое. Сердцевина его сопрела, уничтожилась, и радист довольно быстро перегрызает остальное – толстую деревянную трубу. Ухватка есть у парня, ничего не скажешь, только он сильно торопится и скоро, наверно, выдохнется при таком темпе. Нет, ничего. Машет себе и машет, и даже не оглядывается на нас, хотя чувствует, что мы смотрим. Живой малый, а с виду тонкокостный интеллигент, вроде этого, в куртке.

Вот кедр утробно заскрипел, шевельнул кроной, вертанулся на пне и пошел: он ничего не подломил собой, рухнул наперекрест с другим деревом и распался надвое; из слома брызнула желтая труха – сердцевина выгнила высоко. Радист повернулся к нам, засмеялся совсем по-детски и вытер лицо рукавом рубахи. Ничего малый!