Про любовь одиноких женщин

Вот заговорила тогда с ним, и через пять минут надо было бежать на край географии! Ведь очевидно же стало, что непростой человек – это мягко говоря, что не из моей жизни, не из моего круга, а здесь и сейчас нас случайным образом свела чисто молодёжная и ещё винегретом перемешанная тусовка, когда люди только определяются в своих "кругах", только начинают находить тех людей и те компании, которые потом надолго или даже навсегда – в доску свои. Нам было по двадцать пять. Да-да, уже совсем взрослые, но ещё догуливающие студенческую юность, медленно и постепенно прощающиеся с ней. Кстати, в тех компаниях с каждым разом людей становилось всё меньше и меньше: кто-то женился, выходил замуж, рожал детей; кто-то куда-то уезжал – в некую новую жизнь и далеко, а кому-то просто уже надоедало. Были даже такие, кого засасывала любимая работа, и их больше с нами не было.

Кстати, о работе. До сих пор не рассказала про важное. Я закончила педагогический институт. Ага, вот так… Факультет дефектологии. С какой стати, почему? Сейчас объясню, и любой нормальный человек покрутит пальцем у виска. Я выбрала себе специальность из-за названия. Дефектология. Дефект. Это понятие я с детства применяла к себе: у меня дефектная внешность, дефективные мозги, я вся – ходячий дефект. Так случилось потому, что старшенький мой братик лет с моих шести окликал меня исключительно так: "Эй, дефективная!" Даже при родителях, которые отмалчивались по этому поводу. Видимо, соглашались с моим братэлло?

Словом, однажды, когда я была девушкой, обдумывающей житьё, а маменька зудела мне в уши про диплом и достойную профессию, я, помню, вяло листала "Справочник для поступающих в ВУЗы". Пыталась найти в нём, что хотя бы не вызывало у меня кишечных спазмов отвращения. Собственных интересов у меня никаких не было – я ж была дефективная. И вдруг на страничке мелькнуло слово дефектология. Сначала я решила, что мне с тоски померещилось, но, перепроверив себя, среагировала быстро и уверенно.

– Всё! Выбрала. Вот, – я сунула маменьке под нос "Справочник". Мама посмотрела на меня с ужасом.

– Совсем дура?

– А что такого?

– С дебильными детьми хочется работать? Всю жизнь?

– Почему с дебильными? Как я понимаю, с теми, кто картавит и шепелявит, например. Учить их правильно говорить – очень благородная профессия, что ты имеешь против?

– И давно ты такая чадолюбивая стала? – маменькин голос звучал раздражённо-насмешливо.

– Ну, что ты, мам, всегда была. Как ты родила братишку, так и заобожала их всех, – ответила я, захлопывая "Справочник". – Ма, я выбрала, какие претензии?

– Ты поступи туда для начала!

– В пед? Ну, уж как-нибудь…

Поступила и без труда. И училась без особого напряга, скучно только было. Закончила в срок и пошла трудиться в районную поликлинику по специальности. Спокойно, без фанатизма, но и без отвращения. Испуганных малышей, которые не могли правильно произносить некоторые звуки, задразненных сверстниками и загнобленных родителями, мне очень жалко, поэтому я была с ними доброй и терпеливой. В общем, нормально. Нормально… Просто само по себе смешно, как и почему я выбрала эту профессию. Кому рассказываю – не верят, думают, шучу. И смеются, потому что со стороны на самом же деле смешно.

Так вот, ко времени встречи с Глебом я уже работала, и моя профессия тоже произвела на него сильное впечатление: он решил, что я – большой гуманист и любитель детей. Наверное, это единственное, в чём я ему никогда так и не призналась – в истинной причине моего "гуманизма". Все последующие годы я старалась сводить эту вдруг возникающую тему на нет, объясняя это хотя и просто, но, наверное, немножко странно: мол, я не люблю и не хочу в нерабочее время говорить о работе. Странно, что Глеба это не настораживало. А, может, и настораживало, откуда я могу доподлинно знать? Все мы, даже самые близкие и любимые, держим в душе какие-то кармашки, залезать в которые не пускаем совсем никого. К примеру, в таком кармашке может лежать глубинное понимание неких черт любимого человека, которые его совсем не красят, а, возможно, делают немножко, ну, совсем капельку, чудовищем. Этот кармашек у нас на железную молнию закрыт, мы стараемся про него даже забыть, но он есть, объективно существует, как и существует его содержимое. Мы никогда не откроем его! Никогда не вытащим это знание наружу и ни на йоту не станем меньше любить любимого.