Про меня

– Почему у меня никого нет? – спросила я. – Все никого нет и нет?.. Я же вроде бы не злая, не глупая? Тогда почему? Может быть, я неприятная, не обаятельная?

– У тебя есть Атлант, а когда тебе понравится кто-нибудь живой, он сразу в тебя влюбится, потому что ты лучший хрячок на свете, тебе можно не идти в лицей, – скороговоркой пообещала Катька, сделав важное родительское лицо, и добавила: – А как ты думаешь, Санечка меня любит?

Я бы с радостью подробно обсудила с Катькой ее отношения с Санечкой, но по утрам я злюсь и плохо соображаю, и только Катькин утренний оскал идиота примиряет меня с жизнью и с первой парой в лицее. И еще – посидеть у нее на ручках.

Катька иногда говорит: «Посиди у меня на ручках». Это выглядит смешно – Катька-одуванчик и я, высокая, длинноногая, как жираф-переросток. Жираф-переросток взгромоздился на ручки к одуванчику!..

Но ведь так бывает, что мама маленькая, а ребенок крупный! Я черноволосая, смуглая, а Катька светлая, с золотыми волосами, но ведь так бывает, что ребенок и мама совершенно не похожи.

В нашей семье все, как в классической пьесе – Санечка герой-любовник, Катька инженю, а все остальные роли исполняет Вика: благородный отец, гранд-дам – немолодая знатная женщина, гранд-кокет – красивая и задорная молодая женщина и характерная старуха. За «характерную старуху» Вика бы меня убила!.. Хорошо, что она еще не умеет читать мои мысли на расстоянии.

А теперь в нашей пьесе счастливый конец – как и положено, герой-любовник женился на инженю.

Санечка непедагогично женился для меня!

В этой семье есть один по-настоящему взрослый человек, который все про всех знает и все за всех решает, – я. Я – кукловод, который дергал всех за веревочки. Наше счастье, мое, Катьки, Санечки, Вики, – это все я!

МАРУСЯ – РЕЖИССЕР ЖИЗНИ, ЗНАТОК ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ!

Моя главная жизнь

Через три дня.

Вика сидит на подоконнике. Мы с Санечкой стоим рядом. Мы здесь на подоконнике уже три часа. Подоконник белый, только что покрашенный, мы все время забываем и прислоняемся.

У Санечки белый след на джинсах, у меня тоже, а Вика сказала – наплевать и села, у нее болит колено.

Уже три часа идет операция. Можно уйти, потом вернуться или ждать в машине, дома, в кафе – врач позвонит. Но мы лучше будем здесь. Нам кажется, что если мы отойдем…

Да ничего нам не кажется, мы просто стоим. Где нам еще быть?

Сначала вышел врач – сказал, что взяли на биопсию.

Врач сказал – впервые вижу такую красоту. Красота – это Катькина грудь. Разве так можно говорить, когда операция?

Биопсия – это быстрый анализ, который покажет… не понимаю, что он покажет, если уже известно – у Катьки рак.

Страшно, правда?

Я сначала хотела заткнуть уши, чтобы никогда не слышать этого слова. Я же ребенок!

Но это нечестно – бояться этого слова, если оно у Катьки.

Нечестно бояться его произносить. Я ходила и говорила сначала шепотом, потом громко – рак, рак, рак. Пока это перестало быть страшно как смерть, а стало нормальное слово, как ангина, и есть лечение, и можно лечить.

Они знали. Вот почему Вика смотрела сквозь меня, не кричала, не ругала Санечку, плакала, – они знали.

Пока я думала, что они заняты чем-то интересным без меня, они знали.

Катька разговаривала со мной по телефону веселым голосом, потому что я ребенок.

Ужас, паника, растерянность, шок – они все это пережили без меня, потому что я ребенок.

Когда Катька к нам переехала со своим плюшевым зайцем, когда смеялись и расставляли статуэтки на место кастрюль, когда пели песни по старому песеннику, они ЗНАЛИ.

– Но почему она не была у врача не пошла к врачу раньше, сразу же? – сказал Санечка.

Он уже в который раз это спрашивает. Мы здесь три часа, он каждые десять минут это спрашивает.

– Я ей говорю: «Катька, ты что, враг себе?!» – ответила Вика. – А эта идиотка оправдывается: «Нет, не враг, просто… думала…» Она думала!..

– Что она думала? – сказал Санечка, словно на этот раз Вика скажет что-то другое, объяснит ему.

– Она думала… Что ей показалось… потом все-таки пошла, сказали наблюдаться… потом как-то забыла, репетировала, волновалась… потом говорили: «Твоя грудь – это сексуальный символ спектакля»… потом расстроилась, когда сняли с роли, потом вспомнила…

– Все, хватит, – больным голосом сказал Санечка. – Я понял.

– Ты что? И не думай! Ты что?! – испуганно сказала Вика. – Ты не мог знать… Никто не может знать…

Санечка не виноват! Он не виноват, никто не может знать!

Это я виновата.

Катька нашла у себя этот шарик в примерочной кабинке, сказала: «Не говори Вике, Вика вызовет "скорую помощь" прямо в кабинку».

Я и не сказала, а потом вообще забыла – откуда мне знать, что это важно?

Но если бы я сказала Вике, если бы сказала… Вика не дала бы ей забыть, потом вспомнить, потом опять забыть… Санечка не виноват, это я виновата.

Я когда узнала, подумала – что рак?.. Она умрет?

Посмотрела в Интернете – ну, уж этого-то не может быть. Сейчас все лечат. Удалят грудь, и все будет хорошо.

Удалят грудь, и все будет хорошо? Но Катька не хочет!

Есть разные методики.