Про Панаса и шпиона-аса

В это время в дальнем конце коридора замаячили фигурки приближавшегося «Беспредела». Поднялся небольшой шум. Но было уже поздно. Внезапно отворилась дверь под номером 820. Все застыли, как вкопанные. «Штуцер» такого никогда ещё не видел. Перед ним стояла полуобнаженная дива, а за ней, – те же самые персонажи, что и на картине И. Е. Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», репродукция которой висела в его номере. «Штуцер» невольно улыбнулся. У Панаса отвалился ус, и он первым пришёл в себя.

– Сию, сию, посиваю, з новым Нарру Nеw Уеаг Wеlсоme!50 – сморозил он с улыбкой, как будто закончил писать письмо султану.

Прохор подхватился и высыпал весь оставшийся в пакете рис на голову Наташке. Она же, не придумав ничего лучшего, запела: «Нарру Вiгthdау tо уои! Нарру Вiгthdау уои!»51.

И тут Панас вспомнил, что вчера у «Штуцера» был день рождения. Выход был найден. Его радости не было предела. Наташка вывела «Штуцера» в холл и стала с ним танцевать, вспомнив свою прежнюю работу в стрипбаре. Ряженые, взявшись за руки, начали вокруг влюбленных водить хоровод, без конспирации напевая: «Нерру Вiгthdау tо уои». У всех внезапно проснулось нервное счастье и искреннее веселье захватило дух. В порыве откровенности Бандура сунул «Штуцеру» «многоразовый». Протрезвевший Прохор несколько раз пытался пригласить Наташку, но «Штуцер» упорно её не отдавал. Откуда-то появились китаец, узбек и присоединились к общей вакханалии.

И в это время громыхнул выстрел.

Все уставились на растерявшегося Спиридона, в руке которого дымился ствол «пистоля».

– Шо ж ты, курчый сыну, наробыв? – успел только прореветь Бандура.

Всё остальное он помнил смутно.

Крики, визги, непонятые команды: «Ложись, падла!», «Руки за голову!». Дикий рёв Прохора: «Так я же свой, хлопцы!» Обречённые слова Ивана: «Прощай, Батьку!» Маски ребят из «Беспредела». Печальный визг Наташки: «Панасик! Любимый! Вернись!» Вестибюль. Сборный хор служащих гостиницы под руководством Зямы с унисонными возгласами: «Yаnkее – Gо hоmе! Yапкее – Gо home!»52.

Внезапно в окно кабинета Панаса, сквозь нависшие серые тучи, прокрался солнечный лучик, весело заиграв на маленьком украинском флаге, установленном на сейфе. И новый кабинет, в который переехал Бандура, показался не таким уж и маленьким. Да и в душе что–то слегка ёкнуло, и приятное тепло растеклось по телу. Сразу вспомнился Днепр у одного из порогов, пробуждающиеся от зимней стужи почки крещатинских каштанов, лучезарные улыбки юных киевлянок и такой родимый запах жареного Сала.

Посветлевший взгляд Панаса вновь упал на выписку из приказа по Директорату: «…За несанкционированный контакт с объектом дела отстранить тов. Бандуру П.Р. от должности начальника с переводом на нижестоящую…».

Грустное зрелище, – простонал Бандура, – ну меня, старого дурня, понятно за «шо»! А Ивана за что в простые опера? А Прохора на другой участок?

Зазвонил телефон.

– Па-а-п, мама спрашивает, когда ты придёшь?

– Та вжэ йду сынку, йду…

НУ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!

Бросив на стол пухлый том ДОПРа53 «Муляж», Панас грузно плюхнулся в кресло. Немного постреливало в правом ухе, и чесался нос, как у собаки, взявшей долгожданный след. С особым удовольствием он закурил свои любимые «Крещатик» и погрузился в уютное облако национальных воспоминаний.

Родной Киев уже заволокло долгожданной весной. Солнечный свет шагал по крышам домов, сметая на своём пути остатки надоевшей зимы54. В небе резвились подогретые воробьи, разнося всякий вздор и весенние небылицы. На деревьях кладбища старые вороны подозрительно косились на прохожих и каркали что-то вроде: «Все там будем!»

В парках и скверах тощие от зимнего воздержания ворковали голуби то ли о мире, то ли о пошлой любви. Потеплевшее ласковое солнце выпроваживало погреться на улицу пожилых горожан и бесстыдно играло с влюблёнными парочками, провоцируя у них простудные заболевания. Залитый весной Крещатик освобождался от грязного сезонного прошлого. Гонял в обе стороны автомобили, ещё не проснувшиеся от зимней спячки, и приноравливался к неуверенным шагам киевлян.

– Послушай, Панас, ну, как Дело? Уже ознакомился? – заглянув в кабинет, пробасил Прохор.

– Нет ещё, даже не открывал. Только принёс.

– Эх! Поработаем! – оживился Громоы. – Слушай, Панас, ну на этот раз мы наконец-то отхватим по ордену или нет? Мне уже перед женой неудобно. Сколько раз я ей говорил, что по ночам работаю, шпионов ловлю, а она всё требует доказательств и ждёт, когда меня наградят. И никакие другие объяснения её не удовлетворяют. Панас, если хочешь, то ради этого я готов бросить пить.

– А ты, на какую медаль метишь? «За отвагу в сексе»? Ты бы лучше баб своих бросил и удовлетворял только жену, – серьёзно огрызнулся Бандура.

– Ну, тогда я и без наград проживу, – с лёгкой обидой бросил Прохор и скрылся за дверью.