Про штаны

Я хорошо слышал, как Вован вскочил часа через два и улетел в кусты. Оттуда доносились звуки, весьма похожие на очереди из ПКТ[3]. Сколько таких забегов было, я не считал. Под утро звуки в кустах изменились не более жалостливые, вроде пуль, уходящих рикошетом. А когда рассвело, вроде бы совсем прекратились.

Утром по-прежнему шел дождь со снегом, дул сильный холодный ветер. Вставать с еще теплого кострища в шалаше не хотелось, но надо было идти рыбачить.

— Ну чего? Пошли, — сказал я и начал спускаться к реке.

Вова взял удочку и пошел к реке. Увидев небольшой плотик, сколоченный, скорее всего, детьми, он заорал во всю глотку:

— Чур, мой!!!

Кинулся на него и прыгнул с разбега. Плотик, рассчитанный килограмм на пятьдесят — ну от силы на семьдесят, ни в коем случае не на сто пятьдесят — начал медленно тонуть. Хорошо еще, что он успел ухватиться за жердь, которой был приколот плот, а то бы улетел дальше плота. В следующую секунду плот достиг дна.

И Вова остался по пояс в холодной воде. Он медленно стал разворачиваться со словами:

— Ммм-а-а-а м-м-м-ма, — и бросил удочку.

Вован стал осторожно выходить из воды. Тут я не выдержал и заржал аки конь Троянский. Закинув удочку, пошел ему сушиться помогать. Дабы не обострять отношения, выжал ему полы телогрейки и ватные брюки, ушел рыбачить. Накидав в костер дров, развесив брюки, сапоги и портянки, Вова начал разводить второй костер. Положив на сучки ольхи хвороста, он вынес из шалаша нашу подстилку. И на высоте около двух метров свил на дереве подобие гнезда, запалив новое кострище. «Наконец-то поумнел», — подумал я.

Кругом плескалась рыба, но клева почему-то не было. И тут меня осенило.

— Вова, а ты куда вчера кашу вытряхнул?

— Что я, дурак, что ли? Кашу раскидал там, где ты ловишь.

— Ну все. Теперь она в кусты ушла.

— Зачем?

— А за тем, за чем и ты всю ночь ходил.

Он засмеялся. Я окинул глазами берег. Был бы камень — так бы и запустил в этого коптящегося борова. Вдруг у меня клюнуло. Вытаскиваю щуренка, грамм на полкило.

На червя взяла. А он с дерева:

— Во как. Если бы не я, так и ловил бы как вчера одних плотвичек.

Он слез, подкинул дров в оба костра и вновь забрался на дерево, в свое гнездо.

По-прежнему клева не было.

Минут через двадцать я услышал крик и треск сучков. Володи на дереве не было.

Оттуда, где он сидел, еще валились ветки и сучки. «Наконец-то мазанулся», — обрадовался я, но преждевременно.

Вскочив с земли, он схватил брюки и раскрутил их над головой. Брюки загудели, разгораясь, с каждым оборотом все ярче и ярче. Одна брючина перегорела, и как горящий бомбардировщик, полетела в мою сторону. Я еле успел пригнуться, она с гудением и треском прошла надо мной. Упав в воду, она зашипела и, как потом выяснилось, пережгла мою леску. Я подошел к Вове. Он все еще затаптывал в снегу свои брюки. Потом поднял их. Были брюки — стали шорты. Куда делать вторая брючина, я не видел.

— Пойдем домой, а? — обратился он ко мне. Я обернулся. Поплавок подплывал к брошенному Володей удилищу. Больше желания ловить рыбу не было.

— Пошли, — ответил я ему и увидел его радостное лицо. Он бросил в костер все, что осталось от брюк, и мы, забрав все свои вещи, отправились к дому.

Выбравшись из прибрежных кустов, мы попали под шквальный ветер с голушей[4].

Несмотря на ее размеры, гонимая сильным ветром, она больно била нам в лицо и ему и по ляжкам. Это продолжалось минут пятнадцать. Мне, который часа два назад хотел пустить в него камнем, стало жаль его. Подойдя к поселку, он обратился ко мне:

— Выручи, а?

— А чего?

— Дай брюк до дома дойти. Дом-то мой вон, всего сто метров.

— Не сто, а двести.

— Слушай, пяти минут не пройдет, как я тут буду.

— Да не налезут они на тебя.

— Налезут, еще как налезут. У меня отец как ты — его-то налезают? И рыбки на уху, а? Я на тебя всю рыбалку батрачил.

Посмотрел я на его синие ляжки.

— Ладно. Бери.

Я снял и отдал ему брюки. Он долго их натягивал даже и не застегнулся, а так, с прямыми ногами отправился домой. Я глянул на него и засмеялся. Издалека он смотрелся как медведь.

Прошло минут десять. Володи не было. Спустя часа три окончательно выглянуло солнце. Развел костер. Ляжки из красных стали синими с белыми бугорками как у гуся. Жду, когда стемнеет. Ждал с половины второго до десяти. В десять очень хочу в туалет, но нет бумаги. Вова за ночь всю извел. Бегу в общежитие залетаю на второй этаж. Стучу.

Открывает теща.

— Вова где?

— Нет его.

И закрывает перед носом дверь.

Вновь стучу. Открывает дверь.

— Чего тебе?

— Мне бы брюки.

Она осматривает меня с головы до ног.

— Свои надо иметь.

И хлопает дверью. Вновь бегу вниз, дожидаюсь полной темноты — и домой.

Как хорошо, жена уже спит. Достаю банку самогона, наливаю в кружку. Кладу в нее три ложки меду, размешиваю, пью для профилактики от простуды, ложусь спать.

Завтра на работу.

На другой день прихожу с работы, а моя жена вся зеленая от злости. Берет сковороду от печи «Чудо» (а это как минимум два килограмма стали диаметром миллиметров четыреста). Закрывает собой мне путь к отступлению, и в атаку.