Про тебя

Я давно уже заметил, что он кстати и некстати употребляет слова «как бы» и «некий». По этой языковой метке подобных личностей давно сообразил, что она означает.

Неуверенность. Изначальную неуверенность в себе. Отсюда и коса, и серьга в ухе. И закомплексованность. Желание за счёт унижения другого человека возвыситься в собственных глазах. Когда он допёк меня, сказал, что я, еврей, хочу вроде бы незаконно примазаться к православию, ко Христу, я не выдержал, спросил: «Ваш папа — кинорежиссёр? Дипломат?»

Я ведь знаю, что такого рода супермены — дети известных людей, пристроивших своих избалованных чад, как правило, куда‑нибудь поближе к искусству. Здесь вроде бы не нужно знать математику, точные науки. При некоторой ловкости можно заработать большие деньги, известность. А таланта нет. А сказать нечего. Вот они и изгаляются кто во что горазд, кто в кино, кто в живописи, маскируя свою бездарность под «авангард», под «параллельное кино», под что угодно.

— Да. Отец — кинорежиссёр, — сбитый с толку Игорь назвал фамилию известного кинодокументалиста. — Это как бы не имеет отношения к нашему разговору.

— Имеет!

Больше я ничего не сказал. Сдержался. Но посуди сам, чего мне будет стоить это соседство в течение семи дней нашего пребывания здесь, в экуменическом центре, объединяющем всех христиан…

— До чего красивы монахи, — шепчет Надя, утирая слезы умиления.

В этот момент свет гаснет. Наступает полная тишина. В темноте каждый предоставлен самому себе, своим думам.

Пауза для медитации.

Постепенно глаза привыкают, и во мраке над тысячами склонённых голов начинаю различать золотистое свечение. Оно поднимается, ширится… Но тут вспыхивает электричество, из динамиков вновь звучит хор.

— Аллилуиа, аллилуиа…

Монахи поднимаются со своих мест, белой чередой уходят в сторону сцены, скрываются за высокой дверью. Богослужение заканчивается.

В густом потоке людей выхожу из этого то ли храма, то ли религиозного театра. Какое счастье вырваться из этого искусственного мира на свет Божий!

Сейчас, когда я вышел на вольный воздух, в мир утреннего света, увидел своих друзей — деревья, живущие вдоль длинной дороги, а за ними сочную, зелёную долину, простирающуюся сколько хватит глаз — до горизонта, я с особой силой ощутил красоту мира.

И вот ведь как бывает, не успеешь подумать о чём‑либо, тут же кто‑то словно подхватывает твои мысли. На свой лад.

— Не храм, а дом Божий! Вы почувствовали? Правда, замечательно?

— восторженно говорит Тонечка, нагоняя меня.

Соглашаюсь. Киваю.

— Чудесно! Так вот молиться три раза в день… Снова сподобилась. Целую неделю! Посмотрите вокруг, какие радостные, просветлённые лица у всех!

Покорно озираю идущих рядом. Вот отец Василий. Акын О'кеич. По- чему‑то подмигивает мне. Сталкиваюсь взглядом с Игорем. И вдруг понимаю — не только недели, двух дней не вынесу обязаловки, участия в этом действе.

Густой поток людей разделяется натри рукава, ведущие к трём огромным, похожим на цирковые шапито, брезентовым шатрам.

Один из них возвышается посреди поля. Туда‑то мы и сворачиваем за отцом Василием, проходим мимо стоящей у дороги четырёхгранной прозрачной будки с телефонами–автоматами, и я вспоминаю о том, что в моей записной книжке есть номер живущей в Париже бывшей пациентки

— Ирины. И в Нью–Йорк давно следовало бы позвонить, узнать, как себя чувствует Дженнифер. Беспокойство о ней всё время исподволь трепещет в душе. Последний раз звонила что‑то около полутора месяцев назад. Веселая, счастливая. Сообщила, что была в клинике, что анализы крови хорошие.

— Вы не знаете, где тут можно разменять валюту? — обращаюсь к идущей рядом Нине Алексеевне. — Нужно позвонить.

— А что, у вас есть знакомые во Франции? Счастливый!

Мы двигаемся длинной процессией ко входу в шатёр. Нина Алексеевна, как всегда при всех своих бусах, кольцах и браслетах. Только Вадима- нумеролога при ней сейчас нет.

— Слева от входа в храм, в маленьком домике полный сервис. Только что меняла там доллары. Как досадно торчать здесь целую неделю. Только два дня отпущено на Париж!

— Какой Париж? Париж по–моему не запланирован.

— Как? Вы ещё не знаете? Какой‑то монастырь под самым Парижем пригласил нас всех на два дня! За их счёт, — она понижает голос, доверительно шепчет. — Я и поехала‑то разведать, узнать — нельзя ли как‑нибудь наладить связи, устроить на учёбу сына. Но у меня нет знакомых, ни одного. Помогите мне! Я ещё молода. Как бы мне хотелось жить в Париже!

К счастью в этот момент к нам подбегает Вадим.

— Нина, я занят очередь впереди. Идем скорей! И вы тоже.

— Спасибо. Я не спешу.

— Идемте, идёмте! — уговаривает Вадим, переводя дыхание. — Отец Василий сказал — через час вон там на лужайке нас разобьют на две группы. Одна будет дискутировать с австрийскими верующими, другая — с эфиопскими.

— О чём?

— Не знаю. А после обеда встреча с братом Пьером.

Они уходят в шатёр. А я остаюсь в очереди.