Про тех, кто в пути

Мартин, не помня себя, вцепился обеими руками в ящик, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Потом он поспешно ощупал ремни парашюта, застёгнутые поверх формы. Сжаться в комок, когда выпадаешь… следить, чтобы не оказаться вниз головой… досчитать до десяти, потом - рвануть кольцо…

А если они уже падают? Если, пока он будет считать, как раз и - земля? Если он вообще не успеет выпрыгнуть? Мама, мама, мамочка…

Тяжёлое раскачиванье прекратилось, и Мартин услышал негромкий голос из кабины: «Сходи посмотри, как мальчишка». Они думают, что я перепугался, понял Мартин и усилием воли заставил себя принять равнодушный и независимый вид. В темноте, впрочем, было всё равно.

- Ты как здесь, парень? - тёмная фигура опустилась на ящик рядом.

Это был штурман самолёта, Мартин не запомнил его фамилии и звания - крупный медлительный человек, уже не очень молодой и говоривший с сильным акцентом жителей побережья. Он ничуть не походил на тех лётчиков, которых Мартин привык видеть в кино и на страницах книг.

- Кажется, воздушные ямы? - голосом всё повидавшего человека спросил Мартин, чувствуя, как уходит страх. - Я спал…

- Да нет, просто нас обстреляли… - штурман тяжело присел на соседний ящик, посмотрел в квадратный иллюминатор. - Бобруйск… Уже недолго.

«Бобруйск, - вспомнил Мартин, тоже глянув в окно и не увидев там ничего, кроме тьмы. - Город в глубоком тылу группы армий «Центр», в Белорутении…» Вслух же он удивился:

- Кто же мог нас обстрелять? Тут глубокие тылы наших войск.

- Вот именно, - с непонятной интонацией отозвался штурман. - Настолько глубокие, что местное население ищет себе развлечений по своему разумению… - он повозился, ящик скрипнул, потом штурман вздохнул: - Ох, парень, клянусь, твой папаша сумасшедший, просто сумасшедший, раз тащит к себе мальчишку… Это ненормальная земля. И нас она делает ненормальными.

- Мне скоро пятнадцать! - возмутился Мартин, которому исполнилось четырнадцать пять месяцев назад. - Я камерадшафтсфюрер «гитлерюгенда», я умею стрелять, водить автомобиль, и вообще… А вы не имеете права так говорить о моём отце! Он герой Люфтваффе и Рейха!

- Убей меня бог, если я хотел сказать хоть одно плохое слово о полковнике Киршхофе, - серьёзно отозвался штурман. - Просто фронт - не место для мальчишек. Тыл фронта - тоже… - он тяжело вздохнул и встал. - Если бы мой младший вздумал выкинуть такой фортель сам, я бы отходил его так, что он месяц спал бы на животе.

Хотя, он тоже вроде тебя… и старший был такой же. А сейчас, парень, я даже не знаю, где его похоронили… и похоронили ли. От его роты под Москвой остался один человек, да и тот, как я его не расспрашивал, всё твердил только, что ему холодно… а был май, и он сидел, обложенный грелками, как старик… Врачи сказали, что это навсегда…

Он ушёл в кабину. Мартин сердито посмотрел вслед штурману и вдруг понял, что он очень-очень устал. Вроде бы только что поспал, и неплохо поспал… - Мартин посмотрел на подаренные отцом швейцарские часы со светящимися стрелками, - … почти три часа.

А так противно, и хочется раздеться, лечь под одеяло, уснуть как следует… Неужели простыл, заболел? Мальчишка поёжился на ящике и откинулся к вибрирующей стенке салона, с которой - для облегчения - была спорота обивка. Глаза резало, щёки горели, а потом вдруг пришло дикое чувство одиночества и брошенности.

Куда он летит? Зачем? Он должен быть дома, и мама должна быть рядом, и они должны играть в лото, а потом почтальон принесёт письмо от папы, и они будут рассматривать фотографии… Мартин провёл пальцем по иллюминатору. «Как ты могла, мама?» - хотел спросить он, но язык не ворочался…

…Когда полковник Генрих Киршхоф добрался наконец до посадочной полосы, «зибель» уже разгружался. Навстречу поспешил молодой подтянутый капитан в расстёгнутой куртке, козырнул и почтительно обратился:

- Господин полковник, этим рейсом летел ваш сын…

- Да, - Киршхоф почувствовал, как сводит кожу на скулах. - Да, - повторил он. - Что с Мартином?

- Ничего, - капитан посмотрел виновато, и полковник увидел, что пилоту грузового самолёта едва исполнилось двадцать - сейчас он в точности был похож на провинившегося мальчишку. - Простите, господин полковник… боюсь, он заболел. Это моя вина. Я должен был настоять, чтобы он оделся теплее, но он отказывался, и я…

- Где Мартин? - повторил вопрос полковник, не зная, что ему испытывать - облегчение или тревогу.

- Вот он, господин полковник, - из прожекторного луча, освещавшего разгрузочную суету возле самолёта, вышел рослый немолодой обер-лейтенант. Он нёс на руках завёрнутого в куртку мальчишку, и полковник подался навстречу.

- Вы не беспокойтесь, господин полковник, не болеет он. Это с ними бывает, когда быстро растут и нахватаются нового вокруг… - обер-лейтенант передал даже не пошевелившегося Мартина на руки отцу и вдруг сказал: - Конечно, это не моё дело… но вы напрасно выписали мальчишку сюда.