Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла

И вот она здесь, и чудеса начались. Чудеса – сидеть под лампой с близкими людьми, есть малиновый пирог и незаметно для всех угощать им Ваксу. Конечно, крошками, но какими вкусными, и, главное, не сорить, не то папа поднимет скандал и все испортит. Ах, этот папа! Ему она обязана Ваксой, ему же – так ей казалось – будет еще многим обязана на свете, и плохим, и хорошим. Потому что он всегда твердо знает, что хорошо, что плохо. И его друг, дядя Саня, такой милый, тоже знает, они оба знают, умные! Они только не знают, как приятно, когда после двенадцати часов тебя переносят в теплую постель, где ты будешь лежать не одна, как все эти первые два с половиной года, а с теплым шерстяным другом, и не одну ночь, а всегда, дай Бог, всю долгую жизнь.

И они заснули. Сначала Маша там, в Германии в теплой постели, затем Вакса в редком кустарнике на подмосковной земле.

Пес не прекращал рычать. Новой Ваксе совершенно не хотелось просыпаться под рычание пса, видеть огромные глаза, красные от гнева, и главное – не понимать, не понимать, откуда он знает, что она занимает чужое место, ведь он сам появился в доме еще позже ее.

И разве она сама выдумала эту историю? Разве не Машины родители нетерпеливо перебирали игрушки в корзине, отбрасывая ненужное в сторону, пока в самой глубине, куда она все забивалась и забивалась, не обнаружили ее, дрожащую от страха, и извлекли?

Они достали собачку и тут же на глазах у всего магазина – продавцов, мам, детей – обнялись, не выпуская ее из рук. Они нашли что искали. Но что они искали, чтоб так радоваться, и не ошиблись ли?

Да, выглядела она совсем неплохо, но не очень уж отличалась от своих сородичей, чья участь была такой же, как у нее, – служить развлечением какое-то время и после быть выброшенными.

А тут они неслись к кассе так, будто поймали удачу, долго благодарили продавцов, и удивленные продавцы, пожимая плечами, недоумевали, что им так могло понравиться в самой обыкновенной игрушке, к тому же залежавшейся.

– Ведь похожа, да, похожа? – уже в машине спрашивал всю дорогу у мамы отец.

– Я тебе говорила уже, что очень, только золотистая.

– Ну и что с того, что золотистая? У тебя, с тех пор как мы встретились, тоже изменился цвет волос!

– Я поседела.

– Глупая! При чем тут твоя седина, кто ее видит? Главное – Вакса нашлась!

Пес рычал. Маша теплым своим, еще не до конца проснувшимся тельцем преграждала ему путь к Ваксе. Так ее невозможно было сдернуть с дивана и начать терзать, мотая по всей квартире, как остальных из Машиного ящика. Сколько их, зайчиков, белочек, куколок, обнаруживалось без ноги, глаз, уха в разных углах большой квартиры. И ведь нельзя было унять, кричи Маша на Швейка, не кричи, Ваксa знала, это он свою нерастраченную ненависть к ней срывает на других! Вредный пес! Только вырвав у нее все нутро и убедившись, что там ничего интересного нет, он успокоится. Никак не может понять – чем отвечает Вакса, когда к ней обращается Маша, какой такой умный механизм сокрыт у собачки внутри?

Ведь она молчит, молчит, как он, а тут беседы, беседы, да еще за закрытой дверью, в большой комнате, куда его не пускают, и он вынужден был, сидя на месте, подвывать музыке, под которую они еще и танцевали!

Да, танцевали! Маша устраивала бал, где было много гостей, сделанных ею из картона, пластилина, бумаги, разных крошечных куколок, незаметных глазу, а он, верный, любящий, вынужден был сидеть под дверью и плакать.

«Так тебе и надо, – думала Вакса. – Будешь знать!»

Хотя ей и самой было нелегко. Такие балы Маша, вероятно, устраивала еще раньше в честь настоящей Ваксы, выступавшей в роли принцессы, но как все это можно было выдержать, когда в течение двух часов тебя принаряжают, то есть затягивают в шелковый платок, стискивают резинками для волос, на голову накручивают тюрбан из маминого жемчуга, к ушам пристегивают клипсы, да еще потом подносят к зеркалу, чтобы ты на себя полюбовалась, а тебе при виде этого чучела в зеркале только и хочется, что кричать: «Отпустите меня, верните меня, это не я!»

Но ты молчишь, а бульдог подвывает под дверью, а музыка гремит, и Маша, прежде чем начать бал, знакомит тебя с гостями, нашептывая – кому поклониться, кому улыбнуться, а с кем можно и просто так. И вот, когда ты все это запомнишь, не в силах повернуть сведенную судорогой шею, начинает греметь настоящая музыка из радио, и Маша диким от счастья голосом начинает петь, кружа тебя по комнате мимо гостей, мимо стен, мимо окна, мимо зеркала, а ты думаешь только одно: «Не урони, не урони и сделай что-нибудь с этим псом, пожалуйста, я не могу слышать этот вой под дверью!»

А Маша кружит, все время спрашивая: «Ты любишь меня, моя красавица, я – твой принц, ты любишь меня?» И все это до того невозможно, что хочется сказать: «Да, люблю, люблю, только отпусти меня, не задуши вконец!»

Но тут дверь открывается, является папа – король, уже по– настоящему требует, чтобы музыку сделали тише, и нельзя же так издеваться над псом!