Пробирная палата

Снова косой взгляд – страх, она обеспокоена. Мне нравится, когда она обеспокоена.

– Исъют, когда-нибудь все, что я создала, что построила, что скопила, перейдет к тебе. Ты моя дочь, все, что осталось от семьи. Почему ты все делаешь во вред мне? Почему хочешь все испортить?

Исъют рассмеялась:

– Так ты собираешься умереть и оставить мне все свои деньги? Какой жирный кусок. Если бы я считала тебя смертной, то перегрызла бы тебе ночью горло.

Нисса закрыла глаза, потом снова их открыла.

– Ты говоришь мне такие вещи, а потом удивляешься тому, что тебя держат взаперти. Я знаю, что ты многое выдумываешь, хочешь шокировать меня. Очень жаль. Тебе бы следовало перерасти все это, когда тебе было десять лет.

Глава 4

Ничего такого плохого, от чего не избавило бы Саммиру землетрясение, в городе не осталось, если не считать запаха.

На спуске с горы у кареты сломалось переднее колесо, и в город прибыли с опозданием, так что почтовая карета в Ап-Калик уже ушла. Следующая должна была быть ближе к вечеру, а до тех пор Бардасу предоставлялась возможность побродить по улицам, вдохнуть их атмосферу, уловить аромат.

– Спасибо, – ответил он на предложение прогуляться, высказанное начальницей местной почтовой станции. – А могу я просто посидеть здесь и подождать?

Начальница посмотрела на него:

– Нет.

– О! – Бардас прошелся взглядом по улице, туда и обратно. – Пожалуйста, позвольте мне выпить глоток воды?

– Там, вниз по улице, есть колодец, – ответила женщина.

Бардас нахмурился.

– Мы же пьем.

– Спасибо, но я лучше поищу молока или чего-нибудь еще.

Она равнодушно пожала плечами.

В Саммире хватало постоялых дворов и таверн. В большинстве случаев они представляли собой приспособленные для этих целей пещеры, как естественного, так и искусственного происхождения. На дверях почти каждого такого рода заведения имелась надпись «Не допускаются гуртовщики, коробейники и солдаты», а рядом стояли, прислонившись к двери, здоровяки, способные объяснить смысл надписи тем гуртовщикам, коробейникам и солдатам, которые не научились читать. В тавернах, под навесами, сидели старики на подушках, а в вагончиках, выстроенных по кругу на краю конской ярмарки, подавали выпивку, для чего желающий просовывал в вырезанное в стене окошечко деньги, а получал глиняный кувшин с какой-то жидкостью.

После недолгих размышлений Лордан выбрал средний вариант и отправился под навес, расположенный между будкой точильщика ножей и закутком лекаря. У задней стены сидела старуха. Закрыв глаза, она пела что-то, но Бардас, недостаточно знавший саммирскую музыку и поэзию, не мог определить, привлекала она посетителей или отпугивала их. Речь в песне шла об орлах, стервятниках и возвращении весны, но многие слова сливались в неразборчивое бормотание. Бардас особенно и не прислушивался. Он уселся в противоположном углу: старики замерли при его появлении, уставились на незнакомца, потом отвернулись. Из-за спины Бардаса возник маленький, лысый мужчина с длинной черной бородой и осведомился, что он будет пить.

– Не знаю. А что у вас есть?

Старик нахмурился.

– Эхин, – ответил он с таким видом, словно его спросили о цвете неба. – Так вы будете пить или нет?

Бардас кивнул:

– Давайте. Сколько?

– Не спрашивайте, – ответил старик. – Подставляйте чашку, фляжку или стакан. Решайте сами.

– Извините, я имею в виду, сколько платить?

– Что? А, полчетвертака за кувшин.

– Тогда я возьму кувшин.

Старик исчез, но быстро вернулся, ловко уклонившись как от искр из-под колеса точильщика, так и от капель крови, брызнувших из-под ножа лекаря.

– Вот.

Он поставил перед клиентом кувшин и небольшую деревянную чашку. Бардас отдал деньги, наполнил чашку наполовину и принюхался. Впрочем, жажда заставила его забыть об осторожности.

Эхин оказался горячим, сладким, жидким и черным: травяной настой, приправленный медом, корицей и мускатным орехом, ослабил эффект действия и самогона, который сам по себе, в чистом виде, наверное, мог бы убить. Впрочем, с жаждой он именно это и сделал. Бардас выпил одну чашку и опустился на табуретку, подождать, пока голова перестанет кружиться. Старуха замолкла. Никто не сдвинулся с места, никто ничего не сказал. Она снова запела. Бардасу показалось, что это та же самая песня, но клясться в этом он не стал бы.

Некоторое время спустя в палатку вошла большая группа людей, рассевшихся кружком в середине. Они были шумные, веселые, жизнерадостные, молодые и пожилые, от семнадцати до шестидесяти, не Сыновья Неба, но и не совсем непохожие на них, чисто выбритые, с длинными, заплетенными в косички волосами. Они носили длинные, почти до колен белые рубашки, но не утруждали себя обувью. Бардас предположил, что это и есть гуртовщики, объединенные в группу отверженных с коробейниками и солдатами, хотя никакого оружия он у них не заметил. Новые посетители пили эхин из большого котла, установленного в середине круга, не обращая внимания на поющую старуху.

Бардасу они показались вполне безобидными.